Читать книгу - "Besame mucho, клуша! - Анна Яковлева"

— Это будет трудный выбор. Яичница не может являться объектом сексуального домогательства, — с важным видом сообщил Крутов, — так что я делаю выбор в твою пользу. — Василий попытался вытащить подушку из объятий Леры.

— А кто приготовит яичницу? — Лера сложилась пополам и накрыла подушку собой.

— Ты.

— Как же я приготовлю, если ты мне мешаешь?

— Я? — непритворно удивился Крутов. — Как же это я тебе мешаю?

— Верни одеяло.

— Странная зависимость. Первый раз слышу. Неужели такой рецепт? Как называется? Яичница под одеялом?

— Под одеялом я дойду до шкафа и возьму одежду, — смеясь, объяснила Лера.

— А без одеяла слабо?

Рука нырнула под подушку. Лера охнула и закрыла глаза.

— Не будет тебе никакой яичницы, — прошептала она, млея.

Ясно, что если они продолжат в том же духе, то умрут от истощения.

— Вась, а долго так может человек? Люди. Я имею в виду — партнеры, — с трудом выпуталась из словесной ловушки Лера. Жизнь сделала крутой вираж, но кто знает, что таится за следующим поворотом.

— Может, и не бесконечно, но очень долго. — Василий скроил потешную физиономию. — Оч-чень, оч-чень, оч-чень долго. Собственно, мы будем заниматься любовью почти без отдыха до ста лет.

— Твоих ста или моих? — У Леры перехватило дыхание: этот мужчина сказал «мы». «Мы, мы, мы», — покатилось эхом по организму.

— Твоих, — благодушничал Крутов, — две мумии сливаются в экстазе — что может быть прекрасней.

— Извращенец! — прыснула Лера.

— Иди ко мне.

— Вась, я тоже есть хочу. — В подтверждение этих слов в животе у Леры заурчало.

— Закажем пиццу, — решил проблему Крутов. — А пока иди сюда.

На кромке сознания возник смутно знакомый образ. Лера всмотрелась и вспомнила — муж! То, чем она занимается сейчас, называется измена. Она сделала это. Она изменила Казимиру. И это оказалось сладостнее, чем она могла вообразить.

В постели с Крутовым Лера избавилась от иллюзий: она-то думала, что Казимир — сексуальный бог, лучший из лучших. Оказалось, что сексуальным богом Казимира сделала Лерина неискушенность.

В ладонях Крутова, чутких, как у режиссера, Лерино тело пело как небольшой оркестр.

Сольную партию несмело начала скрипка, вот осторожно вступило фортепьяно, а вот гобой, он повторяет тему скрипки, но не совсем… не совсем. Чарующие звуки сливаются в многоголосье, сплетаются в узор и рассыпаются, открывая неведомое, — так рождается новая вселенная. И так три раза подряд. Три вселенных за одну ночь.

Может, она какая-то извращенка? Конечно, так не бывает у приличных женщин, только у нимфоманок. От внезапной догадки Лера заплакала.

— Что, Лерочка, что? — подскочил Крутов.

— Я уродка, да? У меня какое-то отклонение?

— Что ты?! Какая же ты уродка, — утешил Василий, — ты только маленькое чучелко.

— Трепло.

— Да это все остальные в сравнении с тобой — уроды, а ты потрясающая, ты самая восхитительная, ты… — зашептал жарким шепотом Василий, — ты мечта, а не женщина. Думаю, ты заслуживаешь всего самого лучшего.

Лера провела пальцем по литым мышцам груди с темным островком волос между коричневыми сосками — все в точности как она представляла:

— Ты и есть — лучшее. И я сильно сомневаюсь, что заслуживаю тебя.

— Знаешь, я тоже не уверен, что заслужил такую женщину. Мы оба не уверены. Минус на минус дает плюс, — блеснул знаниями Василий, — значит, так и запишем: мы оба друг друга заслужили.

— Где запишем? — улыбнулась Лера.

— На скрижалях истории, где ж еще.

— Не-ет, — протянула Лера, — хочу в постановлении Заксобрания.

— Так это они и есть скрижали истории.

* * *

Держать язык за зубами было легче, чем держать лицо. Этой наукой Лера никогда не владела и чувствовала себя предательницей — своим видом она предавала тайну.

Лицо светилось ровным светом любимой и любящей женщины, и это свечение бросалось в глаза и ни в какую не поддавалось маскировке тональным кремом, пудрой и очками.

На это магическое свечение оборачивались мужчины на улице и шушукались за спиной коллеги.

Непосредственная Манана — вот кто не постеснялся назвать вещи своими именами.

— Любовь и кашель не скроещ, — подкорректировала фонетику Гевелия. Обрусевшая грузинка, Манана не отличала «щ» от «ш».

— Что? — Лера испугалась, будто ее поймали на воровстве. Она и есть воровка. Запустила руку в чужой карман, стянула то, что ей не принадлежит. Ей по определению не может принадлежать стареющий мачо с глазами бедуина или вождя потерявшегося в джунглях Амазонки племени. Под его мудрым правлением племя счастливо избегает войн, голода и болезней.

— Тебя не узнать, — уличала Гевелия, — глаза сияют, спина не сутулится, летаещ по редакции, будто крылья выросли. Посмотри, посмотри на себя. Десять лет сбросила.

Манана приглашала посмотреть не на себя — она приглашала посмотреть правде в глаза.

— Просто выспалась, — не очень удачно соврала Лера.

Хуже было другое: отбилось от рук не только лицо — отбились от рук мысли. Временами они делались совсем уж постыдными, если не сказать — отвязными, и не спешили становиться общественно значимыми за рабочим столом. И на сделку не шли.

Василий теперь был везде.

Прошил насквозь плоть, поселился на припухших губах, подсветил воспаленную от страсти кожу, изменил взгляд, походку, даже в голосе у Леры зазвучали новые, доселе не присущие интонации — зрелые.

Крутов стал вторым «я», биологически активной добавкой к кофе, к зубной пасте, к гелю для душа. Теперь что бы ни делала Лера — все делала с мыслями о Василии и для Василия.

Чай готовила, представляя, как его будет пить Василий, зубы чистила теперь тоже как бы не совсем для себя, а с расчетом на Василия, под душем растирала себя гелем и выбирала нижнее белье — так уж точно сначала для Василия, а потом для себя.

И все остальное тоже делалось ради и для Василия: уборка квартиры, походы по магазинам, не говоря о глубоководном погружении в поваренную книгу 1932 года издания — мамину гордость, многозначительно обернутую в газету «Губернские ведомости».

По здравом размышлении свое поведение Лера отнесла к атавистическим и не боролась с собой — невозможно же бороться с наличием копчика.

Лера вообще никогда не сопротивлялась обстоятельствам, всю жизнь плыла по течению, и вот теперь ее прибило к заповедному берегу по имени Василий Крутов.

Вход в заповедник следовало охранять от посторонних — это Лера знала достоверно.