Читать книгу - "Мочалкин блюз - Акулина Парфенова"

Каким-то непостижимым образом мы с Кораблевой не посрались.

– Давай так. Я сейчас нажму на все педали, чтобы найти тебе работу в каком-нибудь журнале. Не в штате, конечно. Но чтобы была солидная визитка. Ты писать когда в последний раз пробовала?

– Давно.

– Что ты там рассказывала о текстах про уборку, это надежный вариант?

– Трудно сказать. Слишком много разных «если». Если я хорошо напишу да если Остин не будет ерепениться и согласится встретиться с Сологубихой.

– Для этого тебе придется как-то его задобрить.

– Есть только один вариант задабривания. И он меня не вдохновляет.

– А писать ты уже начала?

– Нет.

– А идеи есть?

– Да какие тут идеи?! Берешь американскую книжку по домоводству, самую современную, и переводишь оттуда, украсив, естественно, приличным русским языком, если я его не забыла, и примерами из жизни.

– Тогда почему ты до сих пор здесь сидишь? Беги домой, пиши, может, успеешь за выходные.

– Мне надо по Интернету книжку купить, с Остином я договаривалась на выходных встретиться. И потом, ты, наверное, прослушала. Наследство мне ломится. Раз твой деверь такой крутой адвокат, может, поможете узнать хоть, что там мне завещано? Хотя, конечно, упс, сморозила глупость.

– Ты права, деверь нам ни к чему. Мы тебе здесь найдем такого волчару, будьте нате.

– А если там семейный альбом, как мне тогда с твоим волчарой расплачиваться?

– Тоже верно.

– Ну, на выходных все равно ничего не узнать, а до понедельника, может, мысль какая родится.

Мы расцеловались и расстались.

Мне было очень интересно, действительно ли Кораблева любит мужа, как говорит, или нет. Смогла ли она на самом деле отказаться от мысли о Г. Г. или врет сама себе. Видимо, все-таки смогла, если не обиделась на меня. Или я качественно ее разжалобила своими унитазами и она почувствовала свое полное превосходство и даже вину.

Но впереди было лучшее время недели – вечер пятницы. Нужно было провести его осмысленно. Например, напиться.

Редактировать самое себя почти так же трудно, как каждое утро делать гимнастику или как каждый вечер молиться. Но у лаптопа есть счастливое свойство – его можно взять с собой в кровать. И только я свила себе гнездо с оперой «Турандот», вином, бутербродами с соленой рыбой и лаптопом, чтобы из моих разрозненных записок создать серию интересных современных статей, как у меня зазвонил телефон.

Звонила Галина Кузьминична.

– Я звоню, чтобы расставить все точки над «ё». Аркаша оставил тебе мебель, всякая рухлядь допотопная, стоит на улице Толмачева, там у нас комната есть в коммуналке, мать Аркашина там жила. Я упираться не буду, полгода ждать тоже, оставил – имеет право, мне только меньше возни. Оценщик из антикварного только что приходил, сказал – ничего ценного. Можешь вывозить в любое время. Только не тяни. Я комнату эту сдать хочу.

– Когда я могу на мебель посмотреть?

– А что смотреть, вывезешь и любуйся.

– Ну, я же домой к себе ее не повезу, либо на свалку, либо в комиссионку, где ж мне любоваться?

– Если за полчаса доберешься, то могу тебя подождать, заодно и ключи заберешь, чтобы мне второй раз не ездить, а когда вывезешь, ключи сыну старшему забросишь.

– Еду, ждите.

– Ништяк, – ответила директор школы.

Ехать не хотелось смертельно. Перспектива повидать веселую вдову тоже не радовала.

Когда я разыскала узкую подслеповатую комнатку на пятом этаже, Кузьминична уже уехала, она решила не охранять от соседей-алкоголиков мое имущество, с чего бы ей? А может, она не хотела, чтобы я увидела ее, железную леди, опухшей от слез.

Дверь в квартиру была не заперта. Ключи лежали на столе.

Я поставила на стол свой саквояж, заперлась, надела перчатки, достала марлевые тампоны, спирт, бензин и «Крот» – жидкость для прочистки засорившейся канализации. Затем нож. Мебель была сделана не ранее двадцатых годов двадцатого века и действительно на первый взгляд не представляла интереса. Но Аркадий Павлович непременно имел что-то в виду. Надо было искать.

Я обследовала фасад буфета. Центральный верхний декоративный элемент был спилен, а потом не очень аккуратно приклеен на место. Я посмотрела на дверь, и точно, спилен он был по уровень двери. Жаль, что не смогли или не догадались снять верхнюю часть, когда вносили буфет, тогда бы резьба не пострадала и за буфет можно было бы взять в комиссионном тысяч пять – семь рублей. Но спиленный декор ставил под вопрос его продаваемость вообще.

Везде было пусто.

Я получила в наследство убыток. Мне придется платить за то, чтобы все это вывезли на свалку. Тысячи три-четыре рублей, включая грузчиков. Складывать старую мебель у мусорных баков в нашем городе запрещено.

* * *

Но уходить почему-то не хотелось. Я представила, как чинно пила чай за этим столом мать Аркадия Павловича, добрая, должно быть, была женщина. Я еще раз открыла ящики буфета, в них были простелены газеты. Самая свежая посвящена отречению от власти Михаила Горбачева. Я вынула ящики и попыталась рассмотреть, как выглядит снизу столешница. Мне пришлось изогнуться буквой зю, но я уверена, что ни Галина Кузьминична и ни один из ее пузатых сыновей сделать то же самое не смогли бы. Снизу столешница не была оклеена шпоном, что еще раз говорило о дешевизне буфета, но в одном месте к ней была приклеена полоска бумаги. Слишком белой. Ширина полоски не более трех, а длина примерно пятнадцать сантиметров. Я вооружилась своим ножом и попыталась срезать полоску. Под бумагой древесина была выбрана. Но не глубже чем на два – два с половиной сантиметра. Толщина столешницы составляла четыре сантиметра. Очевидно, это был тайник. Но содержал он что-то очень маленькое. Сначала выпал сложенный много раз лист бумаги. Это было письмо.