Читать книгу - "Продажная любовь - Джулия Джеймс"

Энн смотрела в окно на безрадостное небо в низких тучах, на струи бесконечного дождя — невеселая картина. Следовало бы вместо этого бесплодного созерцания закончить укладывать вещи, полностью подготовиться к завтрашнему отъезду. Сердце тоскливо сжалось. Как бы хотелось вернуться на Соспирис, Нет-нет, таких мыслей нельзя себе позволять. Ни воспоминаний, ни грез — абсолютно ничего. Ничего, что имеет хотя бы малейшее отношение к острову Соспирис, ничего об Ари и тем более о Никосе Теакисе.

Только бесполезно. Бесполезно договариваться с собой, запрещать себе думать и вспоминать, бесполезно приказывать себе не мечтать и не тосковать. Она смогла оставить его, но на это ушли все силы.

Грустные мысли прервал стук в дверь — властный, требовательный. Она вздрогнула и бросилась открывать.

Никос Теакис.

Как четыре года назад, он прошел без приглашения мимо Энн в комнату. Девушка молча смотрела на него. Сердце бешено колотилось, кровь в венах, казалось, кипела, шок сковал ее — больше, чем шок.

Когда удалось справиться с собой, она поспешила за ним в комнату. Почему, как он здесь? Что это значит?

Мелькнула надежда, дикая, безумная…

Мелькнула и исчезла. Он повернулся, сверкая глазами. Но это был не блеск желания, вовсе нет. Не то, на что она слабо надеялась где-то в самой глубине своего существа. Это было другое, хорошо знакомое ей выражение глаз.

Отвращение. Ярость. Презрение.

— Ты — жалкая маленькая тварь!

Энн задохнулась, лицо перекосилось, она выкрикнула:

— Что? — Ее трясло.

— Что? — передразнил Никос. — Ты еще смеешь — осмеливаешься — разыгрывать передо мной полное неведение? Думала, я не узнаю?

— Что не узнаешь?

Оцепенение от шока не прошло. Но появилось что-то еще, отчего начало дрожать все тело, все ее существо. Эта высокая фигура, доминирующая в пространстве, подавляющая ее… Энн беспомощно смотрела в знакомое лицо, искаженное гневом.

— Нечего стоять и изображать оскорбленную добродетель! Боже мой, подумать только, ведь я поверил тебе. И нашел массу оправданий. Все оправдал, все, что ты делала. Я простил тебя! Простил то, что невозможно простить. И оказалось…

Он произносил и греческие слова, вероятно ругательства. Она не понимала. Потом подошел и крепко схватил за плечи:

— Как ты посмела обратиться к моей матери? Не знаю, какую ты придумала трогательную ложь. Подумать только! Я не мог понять, почему ты ушла от меня в Париже, думал, что же такого невероятного есть в твоей жизни, из-за чего ты спокойно бросила меня, бросила ребенка, которого якобы так горячо любишь. Теперь я знаю, что! Теперь-то знаю!

Энн продолжала ошеломленно молчать.

— Ты думала, это останется в тайне? — он зло засмеялся. — К твоему сведению, всеми финансовыми делами мамы занимаюсь я. Все ее банковские счета проходят через меня. И теперь скажи мне, — он сильно тряхнул ее, — какую ложь ты сочинила, чтобы она выложила такую огромную сумму?

Глаза Энн вспыхнули.

— Это подарок! И я никогда, никогда не просила! Я даже не знала об этом, пока не вернулась сюда и не нашла чек в почтовом ящике.

— По которому ты, конечно, получила деньги, — прошипел Никос.

— Конечно, получила. Так же, как по чеку, который ты дал мне, чтобы ехать на Соспирис, и по тому, который дал, когда забирал Ари.

— Чтобы обеспечить себе шикарную жизнь на деньги других людей?

Взгляд его упал на паспорт и дорожные документы на столе.

— И теперь ты, вполне обеспечив себя, отправишься путешествовать, — он брезгливо снял руки с ее плеч. — Куда на сей раз? Карибские острова? Мальдивы? Южные моря? Куда-нибудь в очень шикарное место? Так куда? — презрение сочилось из него, смешанное со злостью и гневом.

— В Южную Африку.

— Южная Африка? — кривляясь, передразнил он. — По-моему, сейчас не сезон. Лучше подожди, когда настанет зима в Европе. На Игольном мысе самая мягкая погода в декабре.

— Я не собираюсь на Игольный мыс. Я еду вглубь, не на море. Во внутренние районы.

— А, сафари! — он издевался, уничтожал ее.

— Нет. Я возвращаюсь на работу.

— Работать? Да ты не знаешь значения этого слова. И какая же это такая «работа»?

— Я преподаю. Преподаю учителям. И еще работаю с детьми.

Он зло, с издевкой расхохотался:

— Так я и поверил! При всех деньгах, которые тебе удалось взять у моей доверчивой мамы, ты безбедно проживешь уж не меньше двух лет!

Энн прикрыла глаза. Хватит! Достаточно с нее! Открыв глаза, она взглянула на него:

— Эти деньги не мне. Так же, как и те, которые получила на поездку на Соспирис, и те, которые получила четыре года назад! Я отдала их. Все. На благотворительность.

Он застыл. Потом снова хрипло рассмеялся, саркастично:

— Благотворительность? Как же ты закручиваешь свое вранье. Никто, слышишь, никто не дает таких денег на благотворительность. Никто не дает на благотворительность миллион фунтов, живя в такой нищенской, убогой трущобе.

Губы Энн крепко сжались. Она рывком вытащила пакет, лежащий под дорожными документами:

— Прочти это, прочти! И не смей говорить мне, что я сделала и чего не сделала с твоими деньгами!

Он открыл пакет все с тем же выражением злости и презрения. Но когда рассматривал содержимое, злость и гнев на его лице сменились растерянностью, удивлением, абсолютным непониманием. Недоуменно смотрел он на тонкую цветную брошюру, лежавшую сверху. Затем что-то произнес по-гречески, она не могла понять смысла, но по интонации было ясно, что Никос потрясен, шокирован, запутан.