Читать книгу - "На перепутье - Александра Йорк"

Крошечная балерина крутила идеальные пируэты на розовой фарфоровой ножке под музыку Чайковского. Голубая пачка балерины вращалась идеальными кругами, блестящие волосы, затянутые в аккуратный хвостик, перехваченный розовой лентой, отражались в черной лакированной крышке коробки в свете ночника. Внизу маленького музыкального ящика несколько корявыми буквами красным лаком было выведено: Чариз.

Тара лежала в своей детской постели впервые за десять лет, наблюдала за танцующей куклой, с удовольствием ощущая знакомый уют родительского дома. Это место, наполненное смехом и музыкой (и ограничениями), где чувствовались огромная забота и грубоватая нежность. Папа подарил ей эту музыкальную шкатулку на восьмые именины вместе с чеком за ее первые уроки танца. Задолго до этого он стал звать ее «Чариз», что по-гречески означало «Грация» или «Очарование».

Оглядывая скудно меблированную комнату, Тара задумалась: каким образом отец мог позволить себе платить за ее уроки танцев, за уроки музыки для младшей сестры и курсы по искусству для Ники. Он сам настолько не разбирался в искусстве, что чувствовал себя неловко в музее, но считал обязательным дать возможность своим детям познакомиться с той частью западного мира, о которой он сам ничего не знал, но которую молча ценил. Это его дары для них, он говорил, от его родины Греции и избранной им страны — Америки.

Сегодня за ужином Кэлли играла на пианино с удивительной для ее возраста виртуозностью. «Какой же потрясающей женщиной она вырастет», — думала Тара. Но и возмутительницей спокойствия тоже, судя по ссоре, которую Тара подслушала, стоя у дверей. В ней поднялись легкие угрызения совести: она ведь практически не знала своих сестру и брата. После многолетних попыток зачать еще одного ребенка Костас и Маргарита смирились с тем, что большой семьи им не видать. Но тут в течение трех лет Маргарита родила сначала Ники, а потом и Кэлли. Тара была уже подростком, но она с нежностью вспоминала, что Костас всегда чутко отзывался на потребности своего первенца и не обделял ее наставлениями насчет «перепутья».

Глядя на балерину, Тара почувствовала комок в горле. Даже во время праздничного ужина, после поцелуев и обмена новостями, отец все же исхитрился высказать свое неудовольствие по поводу ее первого дня в Нью-Йорке. Таксист-грек и в самом деле пришел ужинать в ресторан Костаса, так что ей ничего не оставалось, как сразу рассказать семье про Леона.

Она огляделась: все-таки многое изменилось. Родители постарели, странно, что она этого не замечала, когда они приезжали в Афины. Ники и Кэлли совсем выросли. Ники уже молодой человек. А она? Она жила теперь в другом мире, незнакомом ее семье, каким для нее стал их мир.

Музыка смолкла, она повернулась и увидела, что балерина все еще стоит на пуантах, только теперь совершенно неподвижно. Детство осталось далеко. Греция тоже казалась очень далекой. А лицо Димитриоса превратилось в воспоминание.

Тара выбралась из кровати и разложила привезенные с собой бумаги на комоде, бездумно уставившись на фотографии, сделанные во время работы под водой. Впервые ее атлет показался ей не богом, а простой археологической находкой. Почему-то все предметы, о которых столько писали два месяца назад, здесь казались безжизненными. То, что отдало море в качестве живого доказательства далекого прошлого, теперь превратилось в исторические объекты.

Ей стало холодно, и она снова забралась в постель. Ее средиземноморская кровь не спешила приспособиться к зимним температурам. Она зарылась поглубже в байковые простыни и порадовалась, что оказалась у порога дома именно в тот момент, когда отец произнес свое любимое словечко. В детстве, вспомнилось ей, она обычно долго лежала в постели, раздумывая над «перепутьями» своей собственной школьной жизни, выбором карьеры, даже стилем прически и моделями одежды. Как учил отец, она постоянно задавала себе вопросы: как будет лучше и почему?