Читать книгу - "Влюбленный Дракула - Карин Эссекс"

— Знаешь, порой человек внушает себе, что влюблен, — вздохнула я. — А потом приходит настоящая любовь, и от прежней влюбленности не остается и следа. В романах часто описываются такие случаи. Да и в истории полно подобных примеров. До той поры, пока Гиневра не встретила Ланселота, ей казалось, что она любит Артура. Неужели ты думаешь, что это невозможно — любить человека до тех пор, пока не повстречаешь другого, того, чья душа рванется навстречу твоей?

Вместо ответа Люси взяла с туалетного столика веер и, хотя в комнате ничуть не было жарко, принялась обмахивать им лицо. За последние две недели она так похудела, что едва не выскальзывала из муарового платья цвета персика. Впрочем, на щеках ее по-прежнему играл нежный румянец, и она неизменно пребывала в превосходном расположении духа.

— Ты не отвечаешь, потому что сознаешь мою правоту, — сказала я. — Молчанию Джонатана можно найти два объяснения: или в разлуке его чувства ко мне угасли, или он встретил более достойную претендентку на должность своей супруги.

— Мина, ты глупеешь на глазах, — заявила Люси так беззаботно, что на несколько мгновений у меня отлегло от сердца. — Хватит попусту себя растравлять. Лучше вооружись своей очаровательной улыбкой и помоги мне принять мистера Холмвуда и его друзей.

Когда мы с Люси вошли в гостиную, Холмвуд и его университетские друзья, печально знаменитый Моррис Квинс и доктор Джон Сивард, уже сидели там. Миссис Вестенра так быстро пригласила всех в столовую, что я едва успела понять, кто есть кто. Только мы уселись за стол, как хозяйка принялась с удручающим многословием извиняться за скудость угощения и сервировки, сожалеть о том, что она не захватила с собой из Хэмпстеда фамильный фарфор и позволила кухарке взять отпуск, лишившись возможности пользоваться ее услугами на курорте.

— Всему виной мое пошатнувшееся здоровье, — со вздохом завершила она свой пространный монолог. — Я уже не могу вести дом так, как прежде.

Пока мы ели суп, миссис Вестенра по-прежнему главенствовала в разговоре, не давая никому и рта раскрыть. Но вскоре мистер Холмвуд, сидевший рядом с ней, решил положить конец этому словесному потоку.

— Мадам, если это доставит вам удовольствие, я пошлю в Хэмпстед слугу, который в целости и сохранности привезет сюда все содержимое ваших буфетов. Что до кухарки, мой посыльный отыщет ее, где бы эта особа ни проводила свой отпуск, и заставит вернуться к своим обязанностям.

После этого обещания миссис Вестенра прикусила язык, а я нашла, что мистер Холмвуд не лишен обаяния. Его никак нельзя было назвать красавцем, но при этом наружность его была проникнута своеобразной гармонией. Острый нос прекрасно соответствовал длинному угловатому лицу, расстояние между носом и губами тоже казалось идеально выверенным. Губы, не слишком полные, не были и по-змеиному тонкими, как это нередко случается у мужчин. Вся его фигура, довольно нескладная, дышала мужественностью, не оставляя сомнений в том, что он преуспевает в тех рискованных занятиях, которые изрядно скрашивают досуг джентльменов — верховой езде, охоте и парусном спорте. Я уже слышала, что всем этим благородным увлечениям мистер Холмвуд предается с истинной страстью. Несмотря на это, руки его поражали почти женским изяществом. Цвет лица был такой же превосходный, как и у Люси, но волосы имели более темный оттенок и были далеко не так густы. Можно было с уверенностью предсказать, что жидкие пряди, сохранившиеся на его голове, в самом скором времени ее покинут. Подобно Джонатану и многим молодым людям в Лондоне, мистер Холмвуд избавился от бороды и усов, более не отвечающих требованиям моды, а волосы стриг довольно коротко, так, что они едва доходили до середины ушей. В голубых его глазах мерцал настороженный огонек, не исчезавший, даже когда он улыбался.

К будущей теще он проявлял столько внимания и предупредительности, что она расцвела на глазах, позабыв о своих недугах. Что касается Морриса Квинса, предмета ее недавних обличений, миссис Вестенра делала вид, что не замечает его. Пресловутый мистер Квинс сидел рядом со мной, а доктор Джон Сивард напротив, причем последний почти не сводил с меня глаз. Трое друзей намеревались завтра отправиться на яхте в Скарборо, однако выяснилось, что мистер Квинс не сможет к ним присоединиться: нынешним утром он, совершая верховую прогулку вдоль берега, упал с лошади и повредил правую руку, которая теперь покоилась на перевязи.

— Лошадь споткнулась о камень, и я перелетел через ее голову, — сообщил он с сильным акцентом, которого мне никогда прежде не доводилось слышать. То был не обычный американский акцент, с которым я была знакома. Когда я спросила мистера Квинса, где именно в Америке он проживает, он бросил: «в Нью-Йорке», сопроводив свой ответ таким удивленным взглядом, словно само предположение, что он может жить в каком-то другом месте, представлялось ему недопустимым. Некоторые слова он произносил как чистокровный англичанин, и я даже предположила, что свой акцент он приобрел в Оксфорде. А может быть, все состоятельные люди в Америке разговаривали именно так. По словам мистера Квинса, он весьма сожалел о том, что не сможет принять участия в завтрашней морской прогулке, ибо поврежденная рука делает его бесполезным членом экипажа.

— Во время такого плавания лишний балласт совершенно ни к чему, — со вздохом изрек он.

Приглядевшись к нему внимательнее, я решила, что для описания его облика лучше всего подходит слово «стремительность». Легко было представить, как он во весь опор несется верхом по каменистому йоркширскому берегу, и волны лижут копыта его лошади. А вот поверить в то, что такой заядлый наездник позволит лошади выбросить себя из седла, было куда труднее. Роста Квинс был примерно такого же, как и его друг мистер Холмвуд, однако отличался более крепким сложением. Тугой крахмальный воротничок с трудом сходился на мощной шее. Его руки, крупные, но в то же время красивые, с длинными пальцами и овальными ногтями, буквально заворожили меня. Никогда прежде я не видела у мужчины таких ухоженных рук и тщательно подпиленных ногтей; тем не менее они свидетельствовали не об изнеженности, а о незаурядной силе. Когда Квинс брал стакан с вином, тот почти исчезал в его мощной ладони. Если мягкие пряди Артура Холмвуда обрамляли его лицо подобно жидкой бахроме шали, на голове Квинса красовалась роскошная копна густых волос прекрасного орехового цвета.

Улыбался он не часто, но, когда это случалось, его крупные ровные зубы поражали взгляд своей белизной. После всех предостережений миссис Вестенра я ожидала встретить наглого американского авантюриста, чей характер виден с первого взгляда. Однако Моррис Квинс принадлежал к людям совсем другого разбора. Он смотрел на мир с откровенным любопытством художника, но его большие карие глаза ни в малой степени не выдавали того, что творится у него на душе. Выражение лица его оставалось неизменным, глядел ли он на ростбиф, лежавший на тарелке, на вино в своем стакане или на Люси, отвечавшую на вопрос доктора Сиварда. Больше всего он — я имею в виду Квинса — разговаривал со своим другом Холмвудом, обсуждая возможные изменения в курсе ветра и влияние этих изменений на намеченную морскую прогулку.

Миссис Вестенра делала вид, что прислушивается к их разговору, но взгляд, без конца скользивший по столу, свидетельствовал, что на уме у нее иные заботы. По всей вероятности, она следила, с какой скоростью гости опустошают свои тарелки, полагая, что отменный аппетит едоков служит показателем высоких кулинарных качеств угощения.