Читать книгу - "Фаворитка месяца - Оливия Голдсмит"

– Брюстер, тебе не стыдно за меня? Этот ужасный фильм и сейчас это бульварное шоу. Они не сводят тебя с ума? Я не разрушила твою жизнь?

– Правильнее сказать, не разрушил ли я твою? Ты в порядке, Джан?

– Ты меня еще любишь, Брюстер?

– Конечно, да. Джан, я… – Брюстер умолк.

– Брюстер, Брюстер, ты здесь?

Прошла еще одна волна помех, потом связь прервалась. Она тупо трясла телефонную трубку.

– Брюстер? Брюстер? – кричала она.

Но его не было. Джан стала всхлипывать, но слабо, безнадежно, как отчаявшийся ребенок. О Боже, Брюстера больше не было. Джан не могла поговорить с ним. Джан всхлипывала, с носа капало. Она взяла полотенце, чтобы утереться. Зазвонил сигнал охранной сигнализации.

Джан подняла трубку внутренней телефонной связи.

– Брюстер Мур. Вы ждете его? – спросил голос охранника.

Она потрясла головой, чтобы убедиться, что не сошла с ума. Каким образом Брюстер мог оказаться возле внутреннего телефона?

– Да, – пробормотала Джан и повесила трубку. Должна ли она была положить трубку? Пропустят ли его?

Позвонили в дверь. Джан протянула руку за одеждой и едва сумела одеться. Но Брюстер не звонил. Вновь настойчиво позвонили в дверь.

– Минутку, – крикнула Джан, хотя знала, что никто не мог ее слышать.

Зачем она повесила трубку? Следовало ли ей дать отбой? Не потеряла ли она Брюстера?

Джан положила телефон на постель и поспешила к двери. У нее было такое ощущение, будто на ноги ей навесили гири. По дороге Джан чуть не упала.

– Иду! – крикнула она, восстановила равновесие, прошла через гостиную по галерее к огромной входной двери.

Открыла. На пороге стоял Брюстер Мур, в левой руке он держал чемодан, в правой – плащ. Брюстер! Брюстер был здесь!

– Разве ты не в Гондурасе? – спросила Джан. Мур шагнул в прихожую.

– У тебя неприятности? – спросил он, поставил чемодан, и они бросились в объятия друг другу.

В этот же день, позже, после того как Джан приняла ванну, после того как Брюстер приготовил ей завтрак и помог вымыть голову, Джан достала платье и оделась к торжеству. Потом они сели в «лимузин».

– Знаешь, – сказала Джан доктору Муру, – если бы не ты, я бы сегодня никуда не поехала. Спасибо, что ты пришел!

– Прости меня, Джан, но я должен был это сделать. Ты не знаешь, но очень многие люди, и мужчины и женщины, сильно нервничают при виде меня. Ты не поверишь, кто звонил мне в Нью-Йорк! Ведь мое имя оказалось связанным с тобой. Люди в этом городе, заметив меня, нервничают больше, чем космонавт на старте. Каждый боится, что теперь нокаутируют его.

Джан с удивлением посмотрела на Мура.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Неужели ты в самом деле думаешь, что только ты у меня знаменитая пациентка? Тогда ты не была знаменитостью. Но, Джан, в течение нескольких лет я исправлял ошибки других хирургов, занимаясь лечением очень богатых, очень известных людей. Было бы неэтично с моей стороны говорить с тобой об этом в те дни, когда у нас впервые начались деловые отношения. Или даже сейчас. Но все боятся, что я заключу договор на книгу, или на телепередачу, или как-нибудь еще выйду на публику. – Мур сделал глоток белого вина. – И учитывая, что эти ублюдки сделали с тобой и что они говорили обо мне, да, это очень заманчивая идея. Знаешь ли ты, что за последние сорок восемь часов ко мне обратилась Лаура Ричи и другие издатели из англоязычных стран с просьбой рассказать все? И предлагали неприлично большие суммы? Заманчиво, очень заманчиво. Такие бешеные деньги позволят оплатить лечение доброй сотни таких парней, как Рауль. Они придут к тебе тоже, не удивляйся.

– Ха! Я никогда не буду говорить с кровопийцами-журналистами. Я лучше уйду, – рассмеялась Джан. – Это звучит знакомо?

– Да, но не так уж глупо. Может быть, тебе следовало бы сделать именно так. Возвращайся в Нью-Йорк.

Мур взял ее за руку. У него была небольшая, теплая и на удивление уютная ладонь. Джан крепко пожала ее.

– Зачем? Играть? Это смешно. Самое большое для меня – это быть звездой в какой-нибудь возобновленной постановке на Бродвее, и люди будут глазеть на меня? Или участвовать в интермедии на карнавале. Нет, нью-йоркскому театру пришел конец. К счастью, кажется. Мне нужно подумать, как зарабатывать на жизнь другим способом. Но проблемы своей карьеры я обдумаю позже, когда у меня будет больше времени. Сейчас же я должна ценить момент – то, что есть. – Джан попыталась улыбнуться. – Однако нынче я должна предстать перед этими прекрасными барракудами.

Доктор Мур рассмеялся.

– Некоторые из них были ужасными барракудами, но они пришли ко мне, – лукаво похвалился он, – И что? Не думаешь ли ты, что показываешь класс, являясь на прием в компании своего хирурга? Этим ты колешь им глаза!

Джан рассмеялась.

– Никто не знает об их тайне, но зато теперь каждый знает обо мне. Мой возраст, мой прошлый и нынешний вес – они видели мои прежние изображения, брали интервью у девочек, с которыми я училась в школе, вытащили дела, которые были у меня с Питом и Майклом Маклейном. Я унижена.

– Я не психиатр, но полагаю, что кое-что понимаю в людях. Когда они увидят, с кем ты была сегодня вечером, они станут относиться к тебе, как к принцессе Диане до ее скандалов. Не забудь, я знаю такие подробности их жизни, что твои мелкие проблемы выглядят как прыщ в сравнении с раковой опухолью. Если тебе так плохо, если у тебя предстартовое нервное возбуждение и ты не хочешь выходить из машины, я покажу тебе несколько картинок, которые привез из Нью-Йорка. Из моих архивов. Я знаю, это непрофессионально, но я ненавижу лицемеров. Джан, помнишь, что я говорю всем своим пациентам? Это только немножко ранит, а потом все проходит.

Лайла закинула руки за голову, а ноги вытянула во всю длину сатиновых простынь. Едва открыв глаза, она вздрогнула от резкого дневного света. Это было проклятие дома Малибу – резкий свет с востока. Слишком много солнца, даже при спущенных занавесях. Лайла позвонила горничной, велела ей принести свежевыжатый апельсиновый сок и медленно – очень медленно – открыть занавеси. Ей больше не нужна никакая помощь. Как всегда, Лайла займется туалетом.

Она лежала, не двигаясь, потягивая охлажденный сок, пытаясь представить, что она в действительности думает о предстоящем вечере. Награждение «Эмми» было его завершением. Лайла могла ощутить вес медали в руке, холодок металла в теплой ладони. Сейчас, двигая носками по простыням, она чувствовала наслаждение, как будто была принцессой Циндереллой, впервые проснувшейся в замке. После всего Марти был принцем Голливуда, а она была принцессой. Свадьба и новое совместное кино отметят начало их царствования.

Конечно, риск велик, но дело стоит того. Лайла уже сказала Марти, что настаивает на отдельной комнате, отдельной постели и уединении. Если ее капризы устроят его, ему не на что будет жаловаться.