Читать книгу - "Принеси мне их сердца - Сара Вулф"

– Три разных наряда – это абсурд!

Она и бровью не ведет.

– Твоя комната наверху, четвертая дверь слева. Встретимся в этой комнате завтра утром в семь тридцать. Немного опоздаешь, и будут проблемы. Я выражаюсь достаточно прозрачно?

– Прозрачнее, чем лед в вашем жестоком сердце, – шепчу я. И’шеннрия встает, и ее губы складываются в едва заметную улыбку, а пышные темные волосы слегка развеваются. Впервые я вижу, как ее холодная маска самообладания по-настоящему оживляется, по-настоящему теплеет, и все же есть в этом проявлении слабости что-то глубоко безнадежное.

Ее взгляд останавливается на портрете в холле. Картина написана маслом, с нее улыбается белоснежной улыбкой симпатичный темнокожий мужчина. Мимо него мы пронеслись, когда И’шеннрия втащила меня в дом, но теперь у меня есть возможность рассмотреть изображение получше. Он молод, гораздо моложе И’шеннрии сейчас. Талант художника несомненен, но вовсе не это делает изображение примечательным – дело в самом портрете. Есть в этом мужчине что-то успокаивающее, темно-серые глаза лучатся бесконечной мудростью, словно осколки бриллианта, с которыми нам никогда не тягаться. Царственный, отделанный золотом мундир выдает в нем аристократа, а судя по той нежности, с которой смотрит на него И’шеннрия, – это, должно быть, лорд И’шеннрия. Муж, которого она потеряла из-за Бессердечных. Из-за войны.

– Это приятно слышать, Руберион, не так ли? – мягко обращается к портрету она. – То, что мое сердце все еще может хоть что-то чувствовать спустя столько времени.

Портрет молчит, и я тоже.

Глава 5

Голод словно клинок

Будь я человеком, я бы вошла в свою скромную комнату и немедленно рухнула на кровать с балдахином. По моим подсчетам, почти целый день мы провели в дороге. Но я не человек, поэтому вместо того, чтобы тратить время на сон, я считаю ромбы на потолке и размышляю о своем неизбежном провале.

Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать.

Мне стоило бы бояться. Я храбрилась перед Шорохом, но он прав. Меня ожидает двор, что жесток и беспощаден. И цель, которая весьма опасна. Я должна дрожать в ужасе.

Двадцать один. Двадцать два.

Но страха нет. Я чувствую лишь тошноту. Страх так далек, как лес и прячущиеся в нем волки. Я не испытывала настоящего страха всего три года, а кажется, будто сто. Сто лет – без смерти, без взросления, в блужданиях по лесу и бессмысленном заигрывании с голодными дикими кошками и одержимыми наемниками.

Нет, я не боюсь. Пока нет. Но уверена, что буду.

Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть. Один наклон головы, тот же безжалостный птичий наклон, как у Шороха, и темные ромбы на потолке превращаются в глаза. Я так долго воровала в одиночку, приятно было встретить кого-то не менее умелого. Знать, что мир меняется, как и я, сам по себе, неважно, свободна я или нет.

Я открываю окно и смотрю, как солнце ползет по небу. В отличие от леса Ноктюрны Ветрис постоянно находится в движении. Он меняется вместе с солнцем – полдень окрашивает его в снежно-белый, пока вечерние тени еще прячутся в глубоких щелях между зданиями и дорогами, напоминая темные вены. Закат заставляет город краснеть. Господа в кружевных нарядах и изящных шляпах прогуливаются парами и поодиночке, раскланиваются друг с другом, курят длинные сигареты и проверяют карманные часы. Деревья чуть заглушают городскую суету, но звон башенных часов, отбивающих полдень, даже здесь слышен ясно и отчетливо. Нектарницы и журавли кружат рядом друг с другом, и я упиваюсь яркостью их оперения. И ни одной вороны в поле зрения.

Стук в дверь отрывает меня от созерцания заката. Я открываю и вижу накрытый крышкой серебряный поднос с чем-то теплым. Пытаюсь отыскать глазами Реджиналла или Мэйв, но коридор пуст. Забрав поднос в комнату, я поднимаю крышку – рагу из бобов и ягненка с мягким кусочком хлеба. Запах непередаваемый. К тарелке приложена маленькая записка: «Мастерство приходит с опытом».

Почерк И’шеннрии безупречен. Я беру серебряную ложку. Она права – если мне придется неделями есть человеческую пищу, лучше как следует подготовиться. Пробую маленький кусочек, вкус такой же, как я помню, теплый и острый. Просто невероятно – я отправляю очередную ложку в рот, затем еще одну. Ради такого вкуса не страшно принять грядущее возмездие.

Я выдерживаю десять минут, затем боль пронзает меня, словно раскаленное железо. Я плачу. Плачу кровавыми слезами, пока мое бессердечное тело отвергает любое, даже самое маленькое проявление нормальности, человечности. Когда худшее позади, я лежу на прохладном деревянном полу, прерывисто дышу и вновь считаю черные ромбы.

Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять. Шорох аристократ. И вор. В голове вспыхивает обсидиановая искра, окутанная тайной.

Тридцать, тридцать один. Теперь я тоже аристократка. Беру свой золотой медальон, открываю его и смотрю на кусочек сердца, бьющийся внутри, сильный и жалкий одновременно. Такой маленький. Неполный. Я была неполной слишком долго. Тридцать два. Тридцать три.

Прямо здесь и сейчас, пусть это и больно, – я могу притвориться полноценной. Свободной. Человеком.

Я снова берусь за ложку.

* * *

Оказывается, даже для бессмертного магического раба нет ничего хуже, чем бодрствовать всю ночь.

Наверное, отчасти Бессердечные спят именно поэтому – ведь существует ничтожно мало альтернативных способов убить время или отключить мозг. События дня проносятся у меня в голове хаотичным потоком. Шорох, исполненный самомнения, с его широкими плечами и твердым торсом. Крав, Пелигли. Надеюсь, они в безопасности. Надеюсь, я в безопасности. Боги, надеюсь, это место меня не убьет. А если и так, я бы хотела получить небольшое предостережение. Хотя бы за день – успею сбежать со всеми этими чудесными платьями, которые мне купила И’шеннрия, но этого времени не хватит, чтобы избавиться от чувства вины.

В окна заглядывает солнце, и я понимаю, что потратила всю ночь на тревоги. Я сажусь, чтобы вновь посмотреть на рассвет, который сегодня еще роскошнее, чем вчера. Никогда от этого не устану. Сколько рассветов мне осталось, интересно? Сколько еще я смогу увидеть, прежде чем голод заставит меня кого-нибудь убить? Прежде чем совершу одну-единственную ошибку и расплачусь за это смертью?

– Не будь плаксой, – шепчу я самой себе. – Ты же справлялась в лесу.

У меня будет тысяча рассветов. Я буду контролировать голод, говорить правильные слова, завоюю внимание принца, получу его сердце и покончу с этим.

Я жду до тех пор, пока не слышу возню на кухне, и лишь тогда вылезаю из кровати. Надеваю прекрасное белое льняное платье и