Читать книгу - "Два малыша, два жениха и одна мама-невеста - Татьяна Михаль"

* * *

Сарбаев Багратион Тамерланович

Сделал глоток воды и тут же сплюнул её обратно.

Что за тухлое болото?

Во рту было сухо как в Сахаре, пить хотелось нестерпимо, а вода оказалась с гнильцой.

Нажал на селектор.

— Алла, принеси мне свежей воды.

— Баграт, я у тебя с утра поставила графин с водой…

— Она протухшая, — сказал с нажимом. — Неси скорее, меня жажда мучает.

— Пара секунд… — ответила Алла.

Повертел шей и передёрнул плечами, стараясь снять с себя напряжение, которое уже который день не отпускает моё тело. Особенно болит в груди, давит так, будто слон сел на меня.

Старость — не радость, молодость — не жизнь…

Вошла Алла Семёновна, моя верная помощница и принесла полный графин кристально чистой и холодной воды. Наполнила стакан и протянула мне.

Сделал большой глоток и скривился.

— Ты зачем опять притащила протухшую воду?! Я не ясно сказал? Свежую!

Алла забрала мой стакан и немного отпила.

— Баграт, не сходи с ума. Вода как вода. Ты случаем не заболел? Какой-то бледный…

— Точно?

— Я тебе никогда не вру.

— Странно, у меня привкус во рту словно хлебнул из помойной лужи.

— Давай позвоню Олегу, пусть приедет и посмотрит тебя.

— Потом…

Отодвинул от себя графин с невкусной водой и расслабил галстук.

— Хотя… Что-то неважно себя чувствую. Доживу до выходных и наверное полечу в Карловы Вары, подлечусь немного, — потёр грудь и сморщился от боли. Что же такое? — Забронируй мне номер в том же отеле.

— Забронирую. Баграт, может не стоит ждать выходных? Позови сегодня Олега, а в Чехию лети завтра с утра. Не нравится мне твой внешний вид.

— Не могу завтра. Завтра я обедаю с немцами. Не могу пропустить.

— У тебя сын есть, и Димка. Пусть они едут и обедают с бюргерами.

Вздохнул.

— Есть, Алла. Есть. Мои мальчики оба молодцы, но не могу же я на них всё вешать. Итак они сейчас занимаются поиском крысы в компании, пусть не отвлекаются. Ещё успеют пообедать с партнёрами.

— Балуешь ты их, Баграт. Сильно балуешь. — Запричитала в своей манере Алла.

— Не могу по-другому. Вот помру, тогда на них и свалятся все прелести руководства. Надеюсь, что тогда ты не бросишь моих мальчиков.

— Ты бы лишний раз не говорил о смерти и тогда всё будет хорошо. Не нужно понапрасну вспоминать костлявую, — проворчала моя помощница. — Лучше скажи, когда Димке и Тимуру расскажешь правду? Года идут, Баграт…

— Когда? Когда? — сцепил крепко зубы, чтобы не застонать от боли. — Не знаю, когда. Жду подходящего момента.

— Подходящий момент никогда не наступит, и ты это знаешь.

— Алла, ну что ты мне мозг ковыряешь? — рыкнул на неё. — Нашла тему для разговора. Лучше чай мне сделай. Во рту так сухо, словно песка насыпали.

Алла недовольно покачала головой и вышла.

Я откинулся в кресле и надавил на грудь, стараясь хоть как-то снять эту давящую и ноющую боль. Уж не сердце ли решило дать сбой?

Рано, слишком рано.

Я ещё не сказал Тимуру и Димитрию, что они братья. Мои сыновья. Две мои кровиночки, что из-за одной суки стали врагами. А ведь такая дружба была…

Решено, уйду только тогда, когда они помирятся, никак не раньше.

Тяжело поднялся с кресла, облокотившись на трость, и доковылял до панорамного окна. Вид открывался невероятный — Москва во всей своей красе — неукротимая и вечно молодая. Опустил на окна тонировку, что плавно опустилась вниз, закрывая от меня красоту города. Глаза устают от яркого света. Полумрак мне милее.

Мой взгляд расфокусировался и я увидел своё отражение в окне как в зеркале.

Уже давно не молод. С седой головой, будто припорошённой серым пеплом. С глубокими морщинками у глаз и уголков рта. В дорогом костюме, пошитого на заказ, блестящих ботинках без единой морщинки на гладкой чёрной коже да при элегантной трости из красного дерева.

Да уж. От статного и гордого мужчины ни осталось и следа. Только оболочка из одежды, а тело предаёт и стареет так быстро. Года улетают, оставляя лишь воспоминая совершённых ошибок прошлого, как шлейф дорогих духов, которые почувствовав хоть раз в жизни, больше не забудешь никогда…

Эти воспоминания горечью преследуют меня и во сне, и наяву. И от этого болит сердце, стонет и плачет моя душа.

Прости Катенька, что так и не сказал нашему сыну, что я его отец. Прости, но я не смог. Не хватило храбрости. Но клянусь, что если почувствую, что ухожу, расскажу Димитрию правду. Скажу мальчикам, что они братья. Разные матери, но один отец. Не хочу встретиться с тобой на небесах и получить от тебя упрёк.

Схватился снова за грудь и почувствовал, как начали неметь пальцы, как рвутся сосуды от сковавшей судороги.

Боль!

Как больно!

Хочу крикнуть о помощи, но не могу издать и звука, кроме протяжного хрипа.

Дорогая трость выпала из ослабевшей руки и покатилась по паркетному полу.

Трудно сделать вдох. Грудь взрывается болью и невыносимым жжением. Я сползаю вниз по стеклу окна, в которое буквально минуту назад любовался Москвой.

Жаль, но сердце слабее духа…

— Багра-а-ат!

Последнее, что слышу — это крик Аллы.

* * *

Сарбаев

— Не могу поверить, что отец дотянул до последнего… — произнёс со скорбью, не отрывая глаз от фигуры своего отца.

Он лежал в реанимации, подключённый к всевозможным медицинским приборам и крепко спал после сложнейшей операции на сердце.

Ни меня, ни маму не пропустили к нему, лишь позволили посмотреть через прозрачное стекло.

Мать стояла рядом, и казалось, будто она постарела сразу лет на десять, так сильно и мгновенно подкосила её страшная новость об инфаркте любимого мужа.

— Какие прогнозы, Лев Борисович? — спросил у лечащего врача.

— Мы вмешались уже после первого часа с момента инфаркта и должен вас предупредить, что возможны побочки. Это и повышенный риск повторного приступа, развитие аневризмы. Соседствующие с сердцем органы могут оказаться повреждёнными. Но всё поддаётся лечению. Будем за ним наблюдать.