Читать книгу - "В прошедшем времени - Мария Мартенс"

– Вы позавчера выезжали на дорожно-транспортное происшествие?

Я засомневался, можно ли отнести переезд человека трактором посреди поля к разряду ДТП (никакой дороги там не было), но кивнул. Он продолжал занудным голосом, взгляд у него был цепкий и неприятный.

– Что вы можете пояснить по поводу случившегося?

Я начал излагать, как спал ночью у себя дома (выражение «у себя дома» ему не понравилось, и он, спохватившись, потребовал прописку, − к счастью, таковая имелась), а потом за мной приехали и отвезли на поле.

– Кто приехал? Во сколько?

– Около половины пятого. Мой фельдшер Кузьмич… эээ… Николай Кузьмич, и еще один человек, я не знаю его имени-отчества.

– Вы ранее встречались с потерпевшим Игнатьевым?

– Нет, я увидел его впервые.

– Дальше?

– Оказали первую помощь, организовали эвакуацию в ЦРБ, так как здесь у нас нет условий для оказания помощи при таких травмах.

– Какие условия вы имеете в виду?

– Травматологическое отделение, операционная…

– Кто совершил наезд на Игнатьева?

Я сообразил, что не знаю по имени сменщика… Меня уже мелко потряхивало, ладони вспотели. От волнения я начал нести чушь.

– Я его не знаю. При факте наезда не присутствовал. Человек, о котором говорили, что это он, был на поле, когда мы приехали. Он был испуган и хотел нам помочь, но мы не разрешили.

– Почему сразу не упомянули о нем?

– Забыл. Все внимание было на пациента.

Он сосредоточенно смотрел на меня, и я не выдержал.

– А еще, − сказал я, − честно сказать, я перенервничал. Я такого никогда не видел.

Вдруг он выдохнул и улыбнулся. Лицо его стало живым.

– Да я сам малость перетрухнул, когда место происшествия осматривал. Три года здесь, ничего подобного не было. Крови-то, мать честная! А виновник-то теперь в отказ пошел, говорит, «ничего не помню, выпимши был». Хорошо, свидетели есть. Правда, самого наезда никто не видел, а вот его, перепуганного, когда он на помощь звал и каялся, видали.

Я, наконец, сообразил, к чему был весь этот пристальный допрос. Ему были нужны свидетели происшествия. Кроме того, этот лейтенант Беликов оказался моим ровесником, внушительность ему придавали форма и строгий тон, которого он, как видно, старался держаться в любых непонятных случаях. Знакомая тактика…

– Будет жить Игнатьев-то?

– Должен. Вчера оперировали, пришел в себя, говорят. Вот ходить будет ли – не знаю. Время покажет.

Он кивнул. Я, наконец, улыбнулся в ответ.

– А что, ты ведь из Н-ска? – он неожиданно перешел на «ты». – Севку Дюпина знаешь?

Я изумленно покачал головой.

– Нет.

– Вроде он медбратом трудится. Служили мы с ним вместе.

– Нет, не знаю. В городе несколько больниц, я не могу знать всех.

– Ну и ладно. Вот тут распишись, что ты читал и согласен.

Я черкнул размашистую закорючку ‒ вот во что превратилась моя подпись ‒ и вернул ему бумагу.

– Еще мне Николая Кузьмича твоего допросить надо.

– Он на выезде, будет завтра с утра.

Он кивнул. Мне было пора по вызовам, но лейтенант Беликов, похоже, никуда не спешил.

– Так что, может, тогда… за знакомство? – нерешительно предложил он.

Еще одна жертва уморительного поверья, что у врачей всегда есть спирт и в свободное время они то и делают, что пьют его «не пьянства ради, а здоровья для». Я напустил на себя важности и объяснил:

– Мне еще на вызова, у меня рабочий день не закончен, и неизвестно, когда закончится. Все болеют, прямо эпидемия.

Он вряд ли понял последнее слово, но уважительно посмотрел на меня и отстал.

Общение с милицией вроде бы прошло без видимых потерь, но определенных нервов мне стоило. По первости, только появившись здесь, я все время боялся, что меня начнут расспрашивать откуда я, что да как в городе, и я на чем-нибудь проколюсь. К счастью, довольно быстро оказалось, что подобные расспросы здесь не приняты, и я успокоился. Местные оказались нелюбопытны до чужой жизни и скупы на рассказы о себе − видимо, боялись шпионов.

Тем труднее было сейчас спокойно отвечать на вопросы этого Беликова, но, вроде бы, мне удалось не вызвать у него подозрений.

Я отправился по вызовам. Их было два, и я довольно быстро с ними управился.

Вечером, когда я пришел к Ольге, меня чуть не застигла в пути гроза. Я едва успел забежать в сени, когда в небесах загрохотали медные тазы, а затем потоки воды обрушились на крышу и окна.

Лечение было в самом разгаре. Травница добросовестно стучала Олю по всей спине, заглушая даже звук ливня за окном, и та заходилась кашлем. В комнате пахло мятой, душицей и еще зачем-то валерианой – видимо, для тети. Я решил немного подождать за дверью, чтобы никого не смущать, и минут пять слушал только кашель, подбадривание и хлопки. Затем хлопки прекратились, остался один кашель. Приступ не прекращался, кашель становился все громче, и я испугался, что она сейчас задохнется – таким жутким и отрывистым он был. Я вбежал в комнату, чтобы как-то прекратить этот приступ, увидел стоящую посреди комнаты Ольгу, и вдруг она резко согнулась пополам в очередном приступе, прижимая к лицу полотенце.

Я услышал то, на что уже и не надеялся. Кашель, судя по звуку, стал продуктивным, мокрота пошла, и в несколько приемов она ее откашляла. И разом все кончилось.

Я отнял у нее полотенце и поглядел в него. Крови практически не было (а я уже приготовился ее там увидеть и судорожно вспоминал, что делают при туберкулезном легочном кровотечении). Нормальная картина пневмонической мокроты, многовато только.

Ну, и что же это было, интересно? Обструкция? Абсцесс легкого, чудом вскрывшийся в просвет бронхиального дерева? Бронхоэктазы?

Теперь я уже вряд ли узнаю это. Бронхоскопии здесь нет, а на рентгене (с учетом актуального качества снимков) внятная картина будет разве что при туберкулезе. В любом случае, конечно, ее надо обследовать, и я ей это рекомендую. Но, кажется, переломный момент в болезни наступил.

Оля осипла и тяжело дышала, сил у нее совершенно не осталось, однако не нужно было даже прикладывать стетоскоп, чтобы услышать перемену. Она теперь вдыхала и выдыхала всем объемом легких. Дыхание стало глубже, усилий для него требовалось меньше. Кажется, моя работа здесь закончилась.

Я попрощался и стал обуваться. Из сеней мне было слышно, как Ольгина тетка что-то говорит про молодых ничего не умеющих докторов, которых зачем-то присылают лечить людей. Я усмехнулся и вышел. Дождь кончился, солнце играло в дождевых каплях. Пели птицы.

Оля шла на поправку. Ей смело можно было назначать явку в поликлинику, однако эпидемия ОРВИ была в самом разгаре, и я решил перестраховаться. Я приходил уже не так часто ‒ через три-четыре дня, и каждый раз отмечал положительные изменения. Вот «раздышался» молчавший сегмент легкого, в нем появились, а затем и пропали влажные хрипы. Оля уже без усилий вставала с кровати, почти пропала одышка, и стал почти здоровым цвет лица.