Читать книгу - "Салон красоты. Мент и заложница - Мария Ветрова"

— Эммочка, я передумала, — Мария Петровна отставила чашку с остывшим кофе и подняла глаза на Эмму Павловну, — давайте сюда ваше лекарство, выпью.

Будильник в комнате, где спала Настя, прозвенел еще минут пять назад, но оттуда не доносилось ни шороха.

— Бедная девочка… — вздохнула учительница, принимая из рук Эммы крошечную рюмочку с мутной жидкостью. — Такое потрясение в восемнадцать лет…

— Она сильная. — Эмма Павловна прерывисто вздохнула, и женщины снова ненадолго примолкли.

— Сильная… — задумчиво повторила Мария Петровна. — Вот так человек и взрослеет, от несчастья к несчастью. Не сломаешься — значит, закалишься. Вот только блеска в глазах от раза к разу остается все меньше…

— К Насте это не имеет отношения! — твердо заявила Эмма Павловна. — В ней слишком много жизни!

— Может быть… Знаете, Эммочка, а я не верю. Не верю, что Паша погиб! И ничего с этим своим ощущением поделать не могу!

— Вертолет-то взорвался…

— Нет, они так не говорили.

— Но он упал.

— Да, но Пашу там не нашли!

Эмма Павловна поднялась из-за стола и подошла к окну. Потом, резко повернувшись, заговорила таким голосом, которого учительница у нее и предположить не могла:

— Милая моя Мария Петровна, не прячьтесь от правды! Она вас все равно найдет — рано или поздно… Десять лет подряд я скрывала от себя гибель своих родителей. Не слушала, не верила… До сих пор от этого мучаюсь, каждую ночь плачу… А приняла бы — глядишь, давно уже успокоилась бы и смирилась… Паша умер! Примите это и не держите боль при себе. Оставьте только любовь!

Потрясенная этим страстным монологом Мария Петровна смотрела на Эмму во все глаза, не находя слов для возражения. А Настина мама, казалось, и не ждала их.

— Правда жестока, — продолжала она, — безжалостна. Хоть всю жизнь закрывай на нее глаза, она сквозь кожу просочится…

Мария Петровна не заметила, что слезы уже давно катятся по ее щекам.

— Да, конечно… Вы правы… Паша умер… — словно загипнотизированная словами Эммы Павловны, тихо прошептала она.

— Павел жив.

Женщины одновременно вздрогнули и повернулись к дверям, в проеме которых стояла Настя. Бледность лица и красные, но абсолютно сухие глаза все еще хранили следы вчерашнего потрясения. Но голос девушки был абсолютно спокоен, а в одежде — ни малейшего намека на траур.

— Павел жив, — повторила она. — Если бы он погиб, я бы обязательно это почувствовала. Ясно, мама?

Эмма Павловна мгновенно смешалась и вернулась за стол с видом провинившейся девочки: от уверенной, взрослой женщины, которую всего секунду назад наблюдала Мария Петровна, не осталось и следа.

— Я забыла у тебя спросить, — все так же спокойно продолжила Настя, — как тебе папа спустя двадцать лет?

— Девятнадцать… — машинально поправила дочь Эмма. — Ну как? Да никак… Не люблю, когда люди самоуничижаются и наглеют одновременно.

Мария Петровна опустила глаза. Она вчера была единственной свидетельницей встречи Настиных родителей и понимала, что имеет в виду Эмма Павловна. И сказанное ею по поводу Петрова показалось учительнице на редкость точным: потрясение первых секунд, когда он узнал Эмму, сменилось бурным и публичным приступом раскаяния, которое показалось учительнице насквозь фальшивым… За несколько минут до того, как раздался ужасный Настин крик, Мария Петровна выглянула на балкон, и, к своему ужасу, в самый неподходящий момент: Эмма Павловна влепила Петрову пощечину — явно за попытку со стороны художника обнять ее. Когда по распоряжению Дона Антонио все вернулись к столу, а Мария Петровна с Настей получили возможность остаться вдвоем, для учительницы этот вечер завершился.

Вернувшись к себе спустя два часа, она уже не застала Петрова. А Эмма Павловна с Кедычем сидели на кухне, тихо, но оживленно о чем-то говорили, все еще не находя в себе сил расстаться…

Между тем Настя продолжала стоять в дверях и вопросительно смотреть на Эмму Павловну.

— Твой сюрприз, доча, не удался… — решительно заявила она. — Я была вынуждена попросить Петрова уйти. И совсем не из-за того, что мне стало стыдно за его драные носки! А за… Он повел себя непозволительно!

— Ясно… — Настя вздохнула и с сожалением посмотрела на мать. — А я думала…

— Думать каждый должен за себя сам! — оборвала ее Эмма Павловна.

Мария Петровна промолчала, подтвердив тем самым свое внутреннее согласие с Настиной мамой. Поняв, что осталась в меньшинстве, девушка, не попрощавшись, двинулась в сторону прихожей.

— Настя, а завтрак? — спохватилась учительница.

— Спасибо, я опаздываю, поем на работе!

Дверь хлопнула, и женщины остались вдвоем.

— Эммочка. — Мария Петровна нерешительно посмотрела на нее. — Вам не кажется, что вы с ней немного жестковато? С учетом ситуации?..

— Не кажется. — Голос Эммы вновь обрел уверенность. — Поверьте, Марьюшка Петровна, я очень хорошо знаю свою дочь, сантименты сейчас с ней разводить нельзя, будет только хуже… А я хочу, чтобы она пережила это все как можно скорее…

— Знаете что? — Учительница ощутила раздражение, закипающее где-то в глубине души. — А я согласна с Настей: Паша жив! И нечего хоронить его заранее, даже по телевидению сказали, что он считается без вести пропавшим! Разве мало было случаев, еще во время Второй мировой и после нее, когда без вести пропавшие оказывались живы?!

— Господи… — Эмма Павловна вздохнула вдруг по-бабьи горько и прерывисто. — И кто только ее выдумал, войну эту проклятущую?!

Московские улицы со свойственным им безразличием приняли Настю в свои бетонные желобы и понесли, как несут они ежедневно миллионы людей, сливая воедино на недолгие минуты или часы их жизни, судьбы, само их человеческое естество, столь хрупкое и так легко уязвимое. У нее больше не было слез, и именно поэтому мир приглушил свои тона. Что, как не слезы, таящиеся в глубине души, преломляют лучи солнца и краски вселенной, делая их яркими и насыщенными?.. Уходят слезы — уходит и разноцветное сияние. В этом приглушенном, лишенном блеска мире человеку, как ни странно, легче выжить, может быть, потому, что чем слабее чувства, тем сильнее воля…