Читать книгу - "Всего 50 - Лилия Макеева"

ли когда-нибудь взрослый сын героические усилия отца во имя его лучшего будущего? Удосужится ли познать, принять особенности его природы? Или всю жизнь будет отнекиваться от части своей генетики? Как метко и горько подметил Виктор Ерофеев, «родители для нас – это так и не проявленные негативы»…

Вернусь, проведаю родителей.

Жарко… Солнца – море. Нет, океан солнца. Хорошо ещё, что курточка у меня белая…

Несмотря на обеденное время, есть не хотелось.

Большой стакан коктейля из папайи с апельсином я закусила мороженым. Не спеша, брела с картой города, которую мне выдали бесплатно в туристическом центре, и вдохновенно отмечала места, где мы с Серёжей побываем вместе. Купила билеты на концерт Монсеррат Кабалье, под открытым небом, на предстоящую пятницу – правда, уже без гениального Меркьюри.

В два часа дня накатил приступ острой тоски. И волшебная Барселона его не снимала…

Посмотрев в очередной раз на дисплей телефона, я не обнаружила ни заветного конвертика от Серёжи, ни пропущенного звонка. Присела на скамейке в тени, вытерпела ещё пол часика и написала: «Без тебя перелома не получится… Гуляю по центру. Целую крылья».

Смс прошла, и была доставлена. Значит, он ещё не вылетел из Москвы. Или он уже прилетел и наугад бродит по городу, чтобы столкнуться со мной сюрпризом? Переломные моменты совершаются неожиданно. Сюжет со светофором прекрасно смотрелся бы в Барселоне. Только Серёже придется заранеё позвонить мне и признаться, что он здесь.

Почему же он так долго не отвечает?

О плохом думать не хотелось, да я, собственно, и не думала. Звонить Серёже я не имела права. Сегодня в Москве выходной, и если ему, паче чаяния, не удалось вылететь, то он может находиться не один. Беспокоить его не хотелось – мало ли, что у него за обстоятельства? Даже если он прилетит только вечером – и то не страшно. Всё равно наша участь уже решена.

Я зашла в магазин испанской марки «Берска» и выбрала себе открытую маечку с кокетливой надписью на груди «Лицензия на поцелуй». А что – задиристо. Хоть придаст настроения.

День, начинающий клониться к вечеру, стал сгущать печальные краски… Бродить одной, не получая ответа на смс, уже не казалось столь забавным.

Бесцельно двигаясь по пешеходной Рамбле, я помедлила и отправила, сжавшись внутренне в комок, вторую смс: «Всё в порядке? Зябко в жаркой Барсе».

Барсой мы называли Барселону с того момента, когда я предложила ему месяц назад отметить мой день рождения именно здесь. «Да, Барса! – ответил он, и я поняла, что угадала его вкусы в очередной раз. «Подарю тебе всё, включая себя». Этим рефреном я и жила последнее время. Когда казалось, что мое ожидание Серёжи заходит в тупик, я обращалась к этому короткому, но весомому диалогу. Такими вещами не шутят. Серёжа относился к той категории мужчин, что слов на ветер не бросают. И даже когда я сомневалась во всём, в чем только можно сомневаться, я ему верила.

И на вторую смс не пришло ответа.

Уже основательно проголодавшись, я гнала идею ужина в одиночестве. Буду терпеть до последнего. Серёжа молчит, потому что сидит в самолёте. И он тоже голодный, у него чартерный рейс, на них не кормят.

***

В кафе «Старбакс» прыгали, скакали и вертелись волчком молодые, южной внешности парни, обслуживающие посетителей в таком темпо-ритме, при котором конвейер на раздаче не останавливался ни на минуту.

Я поглазела на меню, заторможено его изучая, и не выбрала ничего, кроме чая-латте. Сдобная выпечка уже давно стала для меня приторной, ещё лет десять назад – как отшибло. А сэндвичи не вызвали аппетита: организм, настроенный на праздничный ужин, отвлекаться не собирался.

Я выбрала столик, стоявший на широком тротуаре, откуда хорошо просматривался дом-музей Гауди под названием «Педрера» или «Дом-каменоломня». Холодок алюминиевого кресла поприветствовал утомлённое зноем тело.

Народу в кафе сидело немного: надвигающийся ужин постепенно переманивал людей в рестораны и «тапас»-бары.

К «Педрере» тянулась живая очередь. На крыше здания торчали головы поднявшихся туда туристов – терраса под открытым небом, которую я видела на открытках, представляла собой архитектурный музей в камне. Как только Серёжа прилетит, сразу поднимемся наверх.

Болтая ногой в алой мокасине, я разглядывала неподражаемое творение гения, словно подарок ко дню рождения. Казалось, Гауди конкретно для меня Педреру только что соорудил и лично перерезал красную ленточку, открывая доступ в дом. А сам скрылся. Ну, гений, что с него взять? Дитя.

Наблюдать за барселонской толпой, попивая кофе, было любопытно: экземпляры попадались вполне сюрреалистические. В каждом городе есть свой набор прелестных «городских сумасшедших».

В Кёльне, к примеру, в кафе на одной из центральных площадей «прописалась» оперная дива, как её для себя окрестили местные жители.

Дива была тучным, кряжистым мужчиной лет сорока пяти, с копной густых, черных, путаных волос, с крючковатым носом и большим, капризным, интенсивно накрашенным ртом. Экстерьер «дамы» напоминал образ Монсеррат Кабалье – в худшем его воплощении. Самозваная оперная дива, как и настоящая певица, носила бесформенные платья преимущественно сочных тонов. Мужчина часами сидел в кафе нога на ногу, в туфлях на высоченном каблуке, дымил, как два паровоза, и обмахивал лоснящееся лицо веером с китайским орнаментом. Его никто не гнал, но и не привечал особо.

Вот и по Барселоне брел экземпляр: худющий, среднего роста мим, от шеи до пят затянутый в белое трико. Его пластика напоминала экспансивную пластику советского мима Леонида Енгибарова, а лицо – один в один – повторяло «маску» француза Марселя Марсо. Трико на коленях немного растянулось, балетки серебристого цвета выдавали свой «возраст», и вкупе с мимикой почти плачущего человека, образ мима призван был вызывать щемящие чувства.

Одинокий мим выделялся из толпы не столько белым, нестандартным одеянием, сколько отрешённостью поступи. Он двигался посередине тротуара, чуть подняв подбородок, медленным, скользящим шагом, словно был слеп или охвачен глубоким раздумьем. Но стоило кому-то его задеть, как он тревожно вздрагивал, оборачивался к человеку, прикладывал руку к груди, и его подвижные брови вскидывались виновато. Языком тела, ясным, доступным пониманию, он просил у прохожего прощения.

Смутившийся человек отпрыгивал, смеялся и – и в свою очередь – просил его простить.

А мим раскрывал вдруг сжатый кулак, расправлял ладонь с длинными пальцами – и на ней распрямлялась маленькая красная роза на пружинке.

Прикреплённая к центру ладони, роза покачивалась – в знак прощения и любви. Лицо прохожего озарялось и мгновенно смягчалось, а мим торжествующе, во весь нарисованный красный рот, улыбался.

Перформанс любви к ближнему и прощения мелких обид притягивал