Читать книгу - "Горькая полынь моей памяти - Наталия Романова"

  – Что, снова не со своим «человечком» провёл ночь? – пропела Карима.

  – Не зли меня, мелкая, – рыкнул Дамир и резко встал.

  – Какой человечек? – тут же вскинулась Алсу и уставилась на старшего брата. – Ты дома не ночевал? Ничего себе!

  – Карима! – прикрикнула мама. – Алсу, мой тщательней, смотри, грязь на дне банки, – она ткнула тонким пальцем в воображаемую грязь, пристыженная дочь притихла.

  Дамир отправился в дом, заскочил на кухню, выудил из холодильника кусок запечённого мяса, отрезал и, жуя, отправился в свою комнату. Там скинул одежду и завалился в кровать досыпать свои несколько часов. Солнце било в распахнутые окна, лучи скользили по голым ногам парня, телу, останавливаясь у шеи, опаляя там, где ещё горели поцелуи Эли. Он закрыл глаза, обхватывая подушку двумя руками.

  Они не доехали в Поповку, свернули к Волге. Фары осветили крутой берег, убегающий вниз ярко пахнущими травами и всполохами жёлтых соцветий пижмы, высокого иван-чая, приглаженных листьев мать-и-мачехи и бархатистой, удушливой полыни.

  – Хорошо как, – промурлыкала Эля, выбираясь из машины, смотря на звёздное небо. – Столько звёзд…

  – Звёзд никогда не видела? – тихо ответил Дамир, притягивая к себе девушку, повернул к себе лицом, обхватывая руками на талии.

  – Летом – нет, – засмеялась Эля, смех был женским, глубоким, так противоречащим тонкой талии под ладонями Дамира. – У нас летом ночи белые.

  – Как в Питере? – пробормотал он.

  Ничего его не интересовало в тот момент. Какие ночи на Белом море и в Питере? Только девушка, что прижалась к нему, устроив личико на его груди, и он чувствовал горячее, опаляющее дыхание и горький запах чего-то, возможно, трав, ещё не окунувшихся в утреннюю росу.

  – Я не была в Питере, – тихонечко вздохнула Эля.

  – Я отвезу тебя, – дал очередное обещание Дамир, обещание, которое он не выполнит. Она не даст ни единого шанса.

  Потом они спустились к тёмной реке, поблёскивающей лишь слабой дорожкой от свисающего полумесяца, нашёптывающей что-то берегам, звёздам и людям, не желающим слушать вековую мудрость, не слышащим ничего, кроме собственного глупого сердца.

  Эля ступала по холодной воде, смеялась, звонко говоря, что река теплющая, и что холодной воды Дамир не видел, в реках северных не купался. А он соглашался со всем, что говорила девочка в короткой юбке. Обнимал, кружил, легко целовал в висок, скользил губами по лбу, опускался к шее.

  И боялся, боялся оступиться, сделать неверный шаг, провалиться в порочное облако собственных желаний. Приходилось постоянно напоминать себе возраст девушки, каких-то восемнадцать лет, она наверняка девственница.

  Нет, он вовсе не собирался уступать этот приз кому-то другому, возраст его не слишком смущал, Эля была права – Уголовный кодекс позволяет, даёт разрешение на вожделение Дамира, его с трудом сдерживаемую страсть.

  Но время… необходимо время. Девушке – столь молоденькой, открытой, неловко переступающей с ноги на ногу, когда он, вдавливая в себя гибкое тело, проводил ладонями по спине, скользя под пояс юбки, останавливаясь на краю белья, – необходимо время. Часы, чтобы привыкнуть, осознать, принять собственную женственность, сексуальность.

  Если бы у Дамира были год или два в запасе. Если бы он мог, как Равиль, присматриваться к девушке, присматривать за ней, двигаться миллиметровыми шагами на мягких лапах, опутывая её, не давая шанса отступить в свой час, он бы так и поступил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

  Но у него оставалось три месяца. Три жалких месяца на время с Элей, и совсем не было терпения, лишь почти животный страх поцелуя. Одно скольжение по губам, и он пропадёт, разорвётся на миллиарды микрочастиц, не сдержится, сделает Элю своей. А они даже не в постели, не в номере, не в съёмной квартире, они на берегу Волги, где удушливо пахнет горькими травами и рекой.

  – Как тебе фильм? – скорее для того, чтобы вернуть себя в реальность из морока желания, от которого не только болезненно ныло внизу живота, но и прокалывало пальцы и виски, спросил Дамир.

  – Классно! – довольно промурлыкала девушка, сильнее прижимаясь к Дамиру, вряд ли от холода. – Когда я училась в школе, у нас в классе все девчонки были влюблены в Эдварда Каллена.

  – А это кто? – искренне опешил парень. Имя какое-то нелепое. Эдвард… у них по соседству жил Эдик, так и тот Эдуард, а не Эдвард. Каллен ещё какой-то.

  – Вампир из фильма, – засмеялась Эля. От этого грудного, не девичьего смеха стало душно. Как он хотел её, как хотел – до боли, до чёрных точек в глазах, чертей в душе.

  – А. Ты тоже в него влюблена? – он усмехнулся, вспоминая напудренного актёра. Так себе секс-символ, но он и не восемнадцатилетняя девчонка.

 – Не знаю, – задумчиво пропела собеседница. – Он красивый, – Дамир чуть не засмеялся в голос. Всевышний, верни мозг этой девушке, мужик с мукой на лице не может быть красивым, даже если вампир. – Меня смущает, что он мраморный.

  – В смысле?

  – В книге говорится, что он мраморный, каменный, ледяной. Я бы не хотела обниматься с ледяным парнем.

– А кто хвастался, что не мёрзнет, что поморы привычные к холодам? – подколол Дамир, смеясь над рассуждениями девчонки.

  Хорошо, что она говорит такие глупости. Это возвращает его на землю, даёт оплеуху, заставляет вспоминать: несмотря на совершеннолетие, сформировавшуюся грудь, стройные ноги, чертей в глазах, призыв в голосе и согласие российских законодателей, Эля – глупая девчонка.

  – Не до такой же степени! – засмеялась в ответ Эля. – Он везде холодный, представляешь! Ой! – она прикрыла ладонями рот, таращась на Дамира, а он не мог понять, покраснела ли она. Отблеск звёзд и лунной дорожки скрывал цвет лица. Глаза привыкают к темноте. Видно всё. Кажется, замечаешь любые нюансы мимики, но это лишь иллюзия, самообман. Покров ночи помогает прятать смущение, мысли, желания собеседника.

  – Везде? – он выразительно кашлянул.

  – Я не это имела в виду! Руки холодные, ноги, и вообще. И твёрдый! Ой…

  Дамир зажмурился. Помогите ему, силы небесные и земные, проигнорировать невольные провокации этой едва ли женщины. И не в физиологии дело, в разуме, в мыслях, столь откровенно девчачьих, что становилось физически больно.