Читать книгу - "Возраст третьей любви - Анна Берсенева"

Курево было самой большой проблемой. Есть и правда не хотелось нисколько, а курить хотелось просто зверски – и нечего было. Честное слово, хороший повод пожалеть, что «не послушался маму» и не бросил курить!

– Вообще-то нету, но для тебя найду, – улыбнулся Борис. – «Космоса» целых полпачки заначил, еще во Внукове купил. Погоди, себе одну оставлю. А я с женой поругался, – вдруг, без паузы, грустно сказал он. – Прямо перед отъездом, она даже к теще ушла. Да ты ж ее знаешь, – вспомнил он. – Платочек-то, а? Ну вот, та самая. А чего поругались – черт его знает, даже вспомнить теперь не могу…

– Вернешься – помиришься. – Юре почему-то радостно было смотреть в Борькины детские глаза, даже когда в них стояла печаль. – Пока, Боря, увидимся.

– Я тебя провожу немного, – сказал, вставая, Годунов.

Через несколько дней после землетрясения город все-таки выглядел немного живее, чем в ночь их приезда. Или просто они привыкли?

Слышны были звуки работающих бульдозерных моторов, голоса спасателей, грохот растаскиваемых бетонных плит. Прожекторы горели, освещая марсианский пейзаж и фигуры людей на развалинах. Оставшиеся в живых местные мужчины работали у своих домов, пытаясь добраться туда, где когда-то были их квартиры; приезжие спасатели помогали всем подряд.

– Во-он, видишь, тоже наши работают, из Москвы, – показал Боря. – Зайченко у них начальник, из авиационного института, сами альпинисты. Он мне вчера рассказывал, как они в Шереметьеве самолет захватывали. Пришли, билетов нет, конечно. Зайченко к начальнику аэропорта, а тот ему: посадить я твоих ребят не могу, но вон там стоит самолет, если пробьетесь сами, я возражать не буду… Ну, они встали коридором, никого пассажиров не пустили, да и пробились, – улыбнулся Боря. – Что ж это такое, Юра? – секунду помолчав, проговорил он совсем другим голосом. – Как же это может быть, чтобы…

Договорить он не успел, привлеченный чьим-то громким криком.

– Что это там? – обернулся на крик и Гринев.

Вообще-то отчаянному крику удивляться не приходилось. Может, достали еще кого-нибудь из-под развалин – наверное, неживых…

Но картина, которую они увидели на небольшой площади перед полуразрушенными домами, говорила совсем о другом.

На этой освещенной прожектором площади лежали мертвые. Наверное, их положили здесь до тех пор, пока удастся достать гробы, ставшие теперь в Ленинакане едва ли не самым дефицитным товаром. Рядом с трупами темнели фигуры родственников, более страшные в своей неподвижности, чем сами трупы.

И там, среди этих фигур, возникло какое-то движение, оттуда донесся крик.

Отчаянно кричал мальчик-подросток, отталкивая какого-то мужчину, который сначала пытался отшвырнуть его от себя, а потом, оглядевшись, почему-то бросился в сторону, в темноту.

Юра и Борис подбежали поближе.

– Что случилось? – тут же принялся расспрашивать Борис. – Чего он кричал-то, что случилось?

Женщина в черном платке, к которой он обращался, прижимала к себе плачущего мальчика и что-то быстро говорила ему по-армянски.

– Это его мама лежит, – наконец обернулась она к Годунову. – Его мама мертвая, а он остался живой. Он за лавашем пошел, из дому вышел, а до магазина не успел дойти, и остался живой. А маму сегодня нашли мертвую…

– А-а, – протянул Годунов.

Но, оказывается, дело было даже не в этом.

– Этот подлец хотел с его мамы снять сережки! – сквозь слезы воскликнула женщина. – Он подошел, мы ничего не сказали, хотя он не с нашей улицы, мы его не знаем. Но мы ему ничего не сказали, у всех горе, у меня сын здесь лежит… Мы думали, он тоже ищет своих, поэтому ходит среди наших мертвых. А Ашотик, – кивнула она на мальчика, – увидел, что этот над его мамой наклонился и снимает сережки, понимаешь?

– Вот гад! – зло хмыкнул Годунов. – Главное, не он один же…

Юра ничего не говорил, смотрел на вздрагивающего заплаканного мальчика, на женщину, у которой на площади лежал мертвый сын.

А что было говорить? Конечно, не один… Из разрушенных больниц тащили наркотики, это Гринев уже знал. Выходит, и сережки снимают с покойников… И этому тоже не приходится удивляться, потому что все, на что способен человек, обнажено здесь до предела в обе стороны.

– Поймали! – вдруг воскликнул Борис. – Глянь, Юра, поймали!

Двое мужчин вели к площади третьего – видно, того самого. Женщины закричали вокруг, бросились к ним, потом отступили, остановленные криком одного из тех мужчин, что держали мародера.

– Видишь, колец полный карман, – зачем-то сказал Борис, хотя все и так видели, как из кармана плотного, маленького армянина доставали горсть золотых колец. – Да его ж…

Прежде, чем Борис успел договорить, один из мужчин – тот, что доставал кольца, – вдруг отпустил мародера, отступил на шаг в сторону и, быстро засунув руку за пазуху, достал пистолет. Первый выстрел прозвучал сквозь общий крик, второй – уже в полной тишине.

– Пошли, Борь, – сказал Гринев. – Мне работать через три часа, выспаться надо.

На следующий день Годунов сам появился на станции «Скорой помощи» – как раз к концу Юриного рабочего дня, который длился ровно сутки.

То есть за это время Гринев, конечно, иногда выходил из операционной, делал какие-то перерывы, даже, кажется, что-то ел. Но все это было неважно, всего этого он не помнил. Только стояли перед глазами руки, ноги, головы – окровавленные, сдавленные, размозженные…

Юра только что освободился – если можно было назвать освобождением это никак не спадавшее напряжение, – побрился и уже собирался лечь поспать в отведенной для врачей палате, когда вдруг возник в дверях Борька и вытащил его на улицу, за угол больницы.

– Случилось что-нибудь? – спросил Гринев.

В глазах у него все плыло, даже Борино лицо он различал с трудом.

– Да ничего вообще-то. – Голос у Годунова был мрачный. – Так… Юр, у тебя тут спиртику не найдется? – вдруг жалобно попросил он.

Юра невольно улыбнулся. Спирт, конечно, был, и давать его кому-нибудь было, конечно, не положено. Но мало ли чего не положено! Все равно каждый решал сам, что можно и что нельзя: следить за выполнением правил было просто некому.

Боря одним глотком выпил полстакана, поморщился, отодвинул галеты, принесенные Юрой вместе со спиртом.

– Еще чего, градус драгоценный закуской глушить. – Он покачал головой и наконец улыбнулся. – У меня, Юр, знаешь, какое-то мозговое сжатие образовалось. Нет, ей-Богу – от развалин этих, наверно. Мозговая рвота, вот что! Есть у вас такой термин? Чуть не сдох, на тебя вот пришел посмотреть.

– Почему на меня? – удивился Гринев.

Усталость его развеялась как-то сама собою. Впрочем, это всегда происходило с ним от одного вида Бори, он уже успел заметить.

– А бреешься потому что каждый день, – улыбаясь, объяснил Годунов. – Впечатляет! Да ты не волнуйся, я надоедать не буду, посижу пять минут и пойду.