Читать книгу - "Белая мгла - Камбриа Хеберт"

Но она не могла слышать мои мысли, а я не мог говорить.

Я вынырнул из воспоминаний и посмотрел на чистую повязку, туго стянутую вокруг живота. Кажется, её желание помочь перевесило страх.

Мой желудок громко заурчал, и воспоминание вернулось снова: та же девушка вливает мне в горло горячий бульон. Тепло разливается внутри, наполняя пустоту, будто согревает изнутри.

Я долго лежал неподвижно. Дом был тих, ночь окутала меня, и я вспоминал каждое мгновение её доброты. Благодаря ей я был жив. Я молился, чтобы моё спасение не обернулось для неё гибелью.

Голод стал невыносимым, вытесняя все остальные мысли. Я попытался встать. Сначала было трудно оторвать от пола тяжёлое тело, но я справился — и был горд тем, что лишь слегка покачнулся.

Первые шаги были медленными, но тело быстро вспомнило, как двигаться. Я пошёл на запах корицы, пробираясь сквозь темноту. Нашёл кухню и облизнулся, увидев на столе буханку хлеба. Голод победил осторожность — я набросился на неё. С первым кусочком из горла вырвался низкий рык. Как же вкусно! Я не помнил, когда в последний раз ел что-то твёрдое.

Вдруг над головой вспыхнул свет. Я замер с куском хлеба во рту. Медленно повернулся, и хлеб выпал из пасти.

Она стояла в дверях, сжимая бейсбольную биту. На ней была только белая футболка с большим жёлтым смайликом — слишком велика, доходила до бёдер. Штанов не было. Её ноги казались бесконечно длинными, как светлый шёлк.

— Ты наконец-то проснулся, — сказала она, не опуская биту. — И, я вижу, голоден.

Я не мог отвести взгляд. Да, я был голоден, но хлеб вдруг потерял всякую привлекательность.

Она долго смотрела на меня, потом вздохнула и сунула биту под мышку.

— Думаю, если бы ты хотел на меня напасть, сделал бы это ещё на прошлой неделе.

Прошлой неделе?

Я пробыл здесь неделю?

— Но если ты сделаешь хоть одно резкое движение, я тебе врежу, — сказала она, снова подняв биту и помахав ею, прежде чем отложить в сторону и подойти к холодильнику, чтобы достать контейнеры и расставить их на столе.

Я молча смотрел на неё.

Она оторвалась от того, что готовила — что-то вроде сэндвича с ветчиной — и вздохнула.

— Твой мрачный взгляд нервирует, как и твоё молчание.

Я продолжал молчать.

— Ты даже не издал ни звука, когда я вытащила три пули из твоего бока. Честно говоря, я в шоке, что ты жив.

Её руки были изящны, волосы взъерошены после сна. Я утробно рыкнул, и она подпрыгнула, прижав руку к груди. Я не шевельнулся, и она рассмеялась.

— А чего я ожидала? Я ворчу из-за твоей тишины, а когда ты издаёшь звук, подпрыгиваю, как испуганная девчонка, — сказала она и ткнула в меня ножом для масла, размахивая майонезом. — С другой стороны, я девушка.

С этим не поспоришь.

Она взяла бутерброд и направилась ко мне через всю комнату; её длинные ноги снова привлекли моё внимание. Сэндвич положили передо мной. Я не двинулся, чтобы взять его, и она закатила глаза.

— Что? Неужели я действительно думала, что ты протянешь руку и возьмёшь это? Как будто у собаки есть руки.

Она приняла меня за собаку? Вот почему она не боялась так, как должна была бы.

— Держи, пёсик, — сказала она и протянула бутерброд.

Я выхватил его у неё из рук, стараясь не вздрогнуть, когда она назвала меня «пёсиком».

— Ты здесь уже достаточно долго, думаю, мне стоит придумать тебе имя.

Я жевал с удовольствием, ожидая, когда же появится «Фидо[1]».

— Как тебе Гарри? — задумчиво спросила она, возвращаясь к холодильнику, чтобы сложить контейнеры.

Я покачал головой.

— Нет.

— Фред, Барни? Мне нравятся «Флинтстоуны[2]».

Я уставился на неё с возмущением.

— Для собаки ты очень привередлива, — пробурчал я.

Я зарычал. Это заставило её остановиться; я увидел, как её взгляд скользнул к бейсбольной бите у двери. Я подошёл, схватил биту в пасть и пронёс через всю комнату, остановившись перед ней. Она протянула руку и схватила её за конец. Я отпустил биту и отошёл.

Стараясь не смотреть прямо на неё, я всё же не смог удержаться. Её большие шоколадные глаза смотрели на меня напряжённо и немного озадаченно.

— Ладно, — сказала она. — Я иду спать.

Она выключила свет на кухне, и я последовал за ней в гостиную, где она подбросила ещё дров в камин.

— Иди ложись, — сказала она, стараясь звучать убедительно, и указала на одеяла, где мне было предложено лежать.

Я издал звук, похожий на кашель.

— Ты смеёшься надо мной? — спросила она. — Давай, ложись.

Я лёг. Она пошла спать. По коридору она бормотала что-то о странных собаках.

Я проснулся снова и подошёл к окну, чтобы отодвинуть занавеску и взглянуть на ранние сумерки. Снег всё так же не прекращал падать; улица была укутана тяжёлым белым покрывалом — красивое, но обманчивое зрелище. Я с нетерпением ждал рассвета. Было неспокойно: мне надоело лежать у огня. Тело начало оживать и исцеляться, и мне хотелось двигаться.

Я отступил от окна; занавеска закрыла белый мир. И я этому порадовался — я там едва не умер, и это я не скоро забуду. Я снова попытался сменить облик, но не смог. Даже оттаявшее тело оставалось частично скованным. Почему я не мог обернуться? Разве не по закону оборотней можно менять облик бесконечно? Я помнил дни, когда не мог контролировать превращения — и почти пожелал вернуть те времена. Почти.

Если бы я смог изменить обличье, у меня был бы шанс: уйти и скрыться так, чтобы никто не последовал. Я был поражён, что они ещё не нашли меня — что никто не вломился через гигантскую деревянную дверь, чтобы закончить начатое убийство.

Но я знал: если они найдут меня, я буду желать лишь смерти. Убить меня — было бы слишком великодушно; гораздо вероятнее, что они вернут меня обратно, заставят продолжать ту жизнь, которую я презирал, под контролем тех, кого я ненавидел. Я бы уже не сбежал. Никогда.

Я прошёлся по комнате и остановился перед украшенной рождественской ёлкой — слишком маленькой для высоких потолков и широких стен. Её украшали нанизанный попкорн и разноцветные стеклянные шарики; на верхушке восседал ангел. Я смотрел на ёлку, и в голове пробежало тихое напевание —