Читать книгу - "Кровь песков - С. К. Грейсон"

Сначала — лагерь. Шатёр не нужен: я один. Малого костра хватит, чтобы греть. Сезон сухой — ночи не такие холодные, а тепла от Алзы с избытком. Собирая сухие ветви, упавшие с финиковых пальм вокруг оазиса, я ощутил покалывание в затылке. Будто кто-то выдохнул мне в ухо. Я резко обернулся — искать источник шёпота. Никого. Опять моя собственная безумная тень — не впервые. И всё же мысль не отпускала: пустыня вокруг шевелится. Голоса в черепе звенят взволнованно. Обычно — злятся, взвиваются перед боем; сейчас — иной темп.

Я недовольно рыкнул и взмахнул ладонью над сложенными ветками — пламя взвилось сильнее, чем хотел. Магия рвалась с поводка, всё ещё потрескивая после схватки. Я впился ногтями в ладони, отталкивая жужжание силы у основания черепа, что грозило захлестнуть. Я обращал на неё столько внимания лишь потому, что она вернулась слишком быстро. Голос пустыни живёт во мне с мальчишества и никогда не смолкает. Я лишь надеялся: он притихнет, когда я выполню свою задачу — исцелить её.

Алза, напившись, подбежала проверить мой прогресс. Я снял с неё пару небольших мешей — пусть отдыхает совсем. Мы, дети Пустыни Баллан, ездим без седла и узды, но в дальние пути я всё же привязываю к Алзе ношу — к её неудовольствию. Стоило развязать ремни, как она блаженно повалилась и принялась кататься, втирая песок и пыль в чёрный, как полночь, мех.

Я развернул циновку у огня и растянулся рядом, благодарный теплу: с заходом солнца воздух стремительно стыл. Под маской пот остывал, щекотал переносицу и челюсть в местах, где металл касался кожи.

Окинув взглядом пустыню — убеждаясь, что я один, хотя гвалт в голове твердил обратное, — я потянулся к застёжкам. Металл откинулся от лица. Кожу встретил вечерний ветер и вечный песчаный скрип, что он носит с собой. Ощущение было резким: в стане клана Катал я снимаю маску только в своём шатре. Но здесь, в дюнах, свидетели — лишь Алза и пустыня. Им мои грехи давно известны.

Глава 2

КИРА

Ветер сорвал капюшон с моей головы, и я не стала его поправлять. Я была слишком занята тем, что благодарила удачу: уж точно не пустыня привела путника к моему оазису.

Прижавшись к своему камню, я разглядывала одинокую фигуру на фоне заходящего солнца — он двигался по стоянке, устраивая ночлег. С расстояния было трудно понять, но широкий силуэт говорил: мужчина, и крепко сбитый. Лошадь склонила голову к воде — значит, он не изгнанник, просто едет отдельно от своего клана. Я оторвала взгляд от изящного изгиба её шеи — ком застрял в горле, — и снова всмотрелась в путника. Подробностей с такой дистанции не разобрать, но на нём, похоже, была только серая одежда — без цветного пояса, по которому можно понять, из какого он клана. По крайней мере не в бордовом — цвет клана Падра. При одной мысли о встрече с кем-то из «моих прежних» во мне вскипело. Ограбить их ночью — слишком мягкое возмездие за то, что меня бросили.

Я оттолкнула эту мерзкую мысль, хоть внизу живота и тянуло злой жарой, и переключилась на другое: почему он здесь и как мне обернуть его появление в свою пользу. В конце концов, в пустыне высший закон — выживание.

Ехать без каравана — странно, особенно так далеко от Великого города, но не неслыханно. Одинокий всадник легко заблудится, если только пустыня не благоволит ему — карт тут всё равно нет.

Когда я была девочкой, слышала: те, что приходят из-за гор в Великий город Келвадан, часто просят карту — надеются торговать с кланами Пустыни Баллан. В ответ им только смеются и качают головой. Пустыня Баллан — живая. Меняется с ветрами и с её настроением. Лишь доверившись пустыне — своей жизнью и смертью, — можно добраться куда задумал. И то путь, что у самого быстрого всадника занимает дни, у другого — укладывается в полдень. Однажды один из моего бывшего клана ехал часами в одном направлении — и вернулся ровно туда, откуда выехал. Пустыня так же жестока, как прекрасна, и без её благоволения мне остаётся держаться своего оазиса — иначе рискую больше никогда его не найти.

Как ни старались пришедшие из-за гор, карты Пустыни Баллан у них не выходило. Приходилось торговать только в Великом городе Келвадане. Мысль о городе — единственной моей возможной гавани — заставила меня сглотнуть сухость в горле.

Даже когда одиночество в моём оазисе давило так, что я почти сходила с ума, и я подумывала двинуться в Келвадан — единственное место, где, возможно, смогла бы обзавестись домом, — я останавливалась. Меня держало знание о том, что пустыня делает с теми, кто идёт один. Каждый раз, когда отчаяние сжимало сердце, и я начинала брести прочь в поисках избавления от тоски, ноги наливались свинцом. Лёд страха стекал по позвоночнику, и я не могла сделать ни шага, хотя нужда выбраться из своей тюрьмы только росла. Тех, кому пустыня не благоволит и кто уходит в одиночку, ждут зыбучие пески и жуткие миражи, что водят кругами часами. Благосклонность пустыни покинула меня ровно тогда, когда клан Падра бросил меня на песках умирать.

Слишком давно мне не везло увидеть клан — не то что одинокого путника. Запасы таяли, а без нового оружия охота скоро станет невозможной.

Сидя за камнем, я наблюдала, как мужчина раскладывает циновку. Бёдра жгло от неподвижности, пока я ждала, когда он уснёт, но он часами смотрел в огонь. Я всё равно не смела шевельнуться и привлечь внимание — или, что хуже, отвернуться и обнаружить, что это был лишь призрак — жестокая игра пустыни на фоне моего нарастающего голода и ненасытного желания услышать человеческий голос. Такое со мной уже бывало, хоть в тот раз я бредила после укуса ядовитой змеи — яд кипел в венах.

Луна взошла высоко в безоблачном небе, когда путник наконец лёг на циновку, и я рискнула выползти из укрытия. Мои босые ступни скользили по песку бесшумно; я радовалась, что ночью он быстро остывает. Мои лохматые сандалии сдохли два дня назад, и на подошвах уже вздувались пузыри от дневного жара.

Огонь путника догорал, пряча меня в темноте. Лошадь подняла голову, насторожив уши на мой шаг. Я застыла — и от страха, и от её красоты. Шерсть чёрная, как ночное небо; лунный блеск на гладком шёлке подчёркивал роскошь тяжёлых мышц.

Лошадь