Читать книгу - "Три сердца - Тадеуш Доленга-Мостович"

Когда вечером горничная пришла спросить, подавать ли ужин в номер, он прикрикнул на нее:

— Зачем? Что за выдумка? Чтобы всю ночь у меня в номере пахло кухней?

Полчаса спустя он был уже внизу. В столовой накрыли три столика. Один — для пани Збендской и ее сына у окна, второй — для молодоженов с одной стороны двери и третий — для него с другой. Едва он успел сесть, как они вошли. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что в восхищении пани Збендской не было и тени преувеличения.

Он встал и довольно неуклюже поклонился, приветствуя их. Они ответили ему и, казалось, не обратив на него никакого внимания, были заняты разговором.

«Она восхитительна, просто совершенство, — думал он, время от времени бросая взгляды в сторону их стола, — интересно, знают ли они, кто я, и читали ли мои книги…»

Несмотря на свои тридцать семь лет, он уже пользовался большой популярностью, поэтому мог надеяться на это. Если они люди интеллигентные, а впечатление такое производят, то должны были не раз видеть его портрет в книгах. Полгода назад он получил государственную премию за свою «Целину», и даже последние газетенки напечатали его фотографии.

И все-таки ему показалось, что его не узнают, более того, он пришел к горькому убеждению, что они не читали ни одной его повести и вообще фамилия Полясский ни о чем им не скажет. Эта пара напоминала ему представителей высшего света, а те игнорируют польскую литературу, как, например, Али-Баба… Когда они познакомились шесть лет назад, он понятия не имел о Реймонте!.. А в его имении Горань в библиотеке насчитывалось не менее пятнадцати тысяч томов французских, немецких и английских авторов. Из польской литературы два-три тома стихов и Сенкевич, которого, кстати, он тоже не читал.

Полясский снисходительно усмехнулся, подумав о приятеле. Зачем вообще подружился добродушный Али-Баба с ним, и с Кучиминьским, и с Хохлей, и всей их бандой? Некоторым из них импонировал его княжеский титул, другим — его деньги и эскапады[4]выпивохи, а впрочем, его любили как милого компаньона и готового всегда прийти на помощь приятелям. Но что приятного Али-Баба находил в том обезьяннике интеллектуалов, которых, по правде говоря, не мог понять? Возможно, его притягивала экзотика их дискуссий?

Полясский поднял глаза и задержал взгляд на лице пани за соседним столом.

«Вероятно, аристократка, — подумал он, — может, какая-нибудь племянница Али-Бабы. Что за дивный пример чистой крови. Филигрань. Или, скорее, Бенвенуто Челлини, но не его «Нимфа», нечто значительно более утонченное и нежное».

Он вспомнил слова пани Збендской: «…влюблены и заняты только собой».

Они разговаривали вполголоса, но оживленно. Время от времени до слуха Полясского долетали отдельные слова. Говорили, казалось, о морских путешествиях. Она называла его Гого, а он ее Кейт. Он был прекрасно одет и хорошо выглядел. Полясский подумал, что следовало бы переодеться к ужину в темный костюм. Манеры этого Гого отличались изысканностью: культурный француз, но не парижанин, а, скорее, южанин. Зато она — тип истинно нордический. Могла быть шведкой или норвежкой, во всяком случае, представительницей скандинавской страны. Фред Ирвинг помешался бы, увидев ее, и имел бы все основания.

Полясский, встретившись с ней взглядом, почему-то смутился и опустил глаза.

«Я должен познакомиться, — постановил он, — и сегодня же, сейчас же».

Он умышленно встал одновременно с ними и, проходя мимо, сказал:

— Я хотел бы представиться, если вы не возражаете. Моя фамилия Полясский.

— Весьма польщен. Я брум-брум, — невнятно проворчал молодой человек.

Его жена протянула руку и улыбнулась.

— Очень приятно познакомиться, Кейт.

— Своим приездом я нарушил ваше уединение, — начал Полясский, — но не беспокойтесь, я постараюсь не быть чрезмерно назойливым. Опасаюсь только, что шум моего рабочего станка будет вам мешать, ведь наши комнаты в одном коридоре.

— Не думала, что вы свои произведения печатаете на машинке, — сказала Кейт с явным желанием поддержать разговор.

— Да, вы знаете, чаще всего на машинке, поэтому-то у них такой сухой стиль. Я понял, что мне не удалось бы сохранить здесь инкогнито.

— О да, мы узнали вас сразу, — заметила Кейт, — хотя на фотографиях вы выглядите несколько иначе.

— Моложе! — уточнил он. — На них не видно моей седины.

— Не думаю, что седина на висках старит мужчину. Мой муж, например, мечтает о ней. А что касается стиля ваших творений, то, мне кажется, он отличается, скорее, избытком сочности.

— Боюсь только, — рассмеялся он, — что в этой сочности вы видите избыток… воды.

— О, нет. Это кровеносные сосуды. Их русла наполнены массой каких-то острых солей и концентрированных ядов.

— Благодарю вас за похвалу, если она имела место.

Немного смутившись, Кейт вежливо ответила:

— Я очень высоко ценю достоинства и уровень ваших книг.

— Я протянул бы руку за тем букетом цветов, но предчувствую, что встретился бы с терниями.

Она засмеялась.

— Вы угадали, хотя сомневаюсь, что они могли бы вас поранить.

— Любую критику я принимаю с благодарностью.

— Здесь не идет речь о критике, — возразила она, — потому что никогда бы не осмелилась на нее. Имеется в виду столь незначительная вещь, как мои личные пристрастия. Но мне бы не хотелось восстанавливать вас против меня с самого начала. Я надеюсь, что у нас еще будет возможность поговорить о вашем творчестве более глубоко.

— Предупреждаю, что период перемирия я использую для укрепления оборонных фортификаций.

— У меня нет надежды завоевать их, как и вообще нет агрессивных намерений, — сказала она с улыбкой.

Наконец заговорил ее муж:

— Я обречен на нейтралитет. Много лет меня не было в стране, а, как вам известно, в чем я нисколько не сомневаюсь, за границей сложно найти польскую литературу. Только сейчас Кейт начнет образовывать меня в этом направлении.

Они обменялись еще несколькими общепринятыми фразами и расстались.

Полясский, войдя в свой номер, несколько минут стоял в задумчивости, пока не увидел в зеркале отражение собственного лица и не отметил, что глупо улыбается, и что галстук у него завязан плохо, и что мог бы тщательнее побриться.

Усевшись на диван, он закурил. Да, следовало признаться, что он еще не встречал в своей жизни столь привлекательной и интересной женщины. Еля Хорощанская, вероятно, может считаться своего рода феноменом, но эта просто изумляет. А что за голос! Он сконцентрировался, чтобы найти подходящее определение. Голос, наполненный звучанием, нет-нет, это слишком поверхностно. Голос гармоничный или, скорее, симфонический, звучание инструментального оркестра… Вообще эта женщина сочетает в себе с удивительной гармонией крайности: девушка, почти ребенок, но одновременно излучает зрелость, кажется, что жизнь не коснулась ее, а в ее взгляде читаются опыт и ум. Да и сам тип ее красоты — когда несоединимое слилось в удивительное, восхитительное, божественное.