Читать книгу - "Не любовь. Не с нами - Наталия Романова"

Я сидела в комнате и счастливо таращилась в приоткрытое окно, откуда доносились привычные звуки: крики племянников, разговор Коли с отцом, бормотание мамы, то и дело раздающиеся замечания Нюры мужу или детям.

Настроение ползло вверх, как шкала уличного градусника. Сам Голованов, собственной несравненной персоной, приехал к воротам нашего дома и терпеливо, покорно ждал, когда я выйду. Могла ли я рассматривать это, как личную победу? Конечно! Он приехал сам. И сам же покорно ждал.

Тогда я считала, что находилась в полушаге от цели: растоптать самоуверенность любви всей мой жизни, заодно пройтись по его нервной системе, так, чтобы ему никакая, даже самая дорогостоящая психотерапия не помогла. Семь лет назад мне пришлось обходиться своими силами, без психологов и новомодных методик.

В комнату осторожно постучались, на пороге появилась Нюта.

– Голованов приехал, – сообщила она, устраиваясь в видавшим виды кресле, накрытым гобеленовым покрывалом, и продолжила, посмотрев с заметной укоризной: – Тебя ждёт.

– К Коле он приехал, – отмахнулась я.

– Ир, со мной не притворяйся, – вздохнула она печально-печально. – Коля, как всегда, дальше собственного носа не видит, но у меня-то глаза есть. Глеб не отлипал от тебя в «Золотом тельце», букеты эти…

– Это от отеля! – Я постаралась возмутиться искренне.

– Ну да, ну да, – фыркнула Нюта. – Лотерею выиграла, я помню. Ир, Голованов – женат. Понимаешь?

– Вообще-то, он разводится, все знают! – вскипела я.

– Мало ли, что все знают. Люди же-на-ты, как поругались, так и помирятся. Ты останешься виноватой, ещё и охают на всю округу.

– Да как они помирятся? Она изменила! – Вот тут мне не пришлось стараться, я действительно возмутилась от всего сердца.

Дело было не в обиде за Головановановскую наглую личность. То, что ему наставляли рога, трепали имя по всему побережью, я рассматривала как акт возмездия за мои пролитые слезы и пошатнувшуюся самооценку. Только разве измену можно простить? Неважно, кто изменил, и какие причины подтолкнули к предательству – прощать нельзя!

– Ну и что? – пожала плечами Нюта. – Не такое прощают и продолжают жить, – флегматично добавила она.

Самое обидное, что Нюта была права. Жизнь – многогранная штука, разное встречается. Философские изречения невестки меня не интересовали, как и собственные познания человеческой натуры. Простит Голованов, продолжит жить с Лией – ему же хуже. Меня интересовала одно: попрыгать на Головановской нервной системе и с чувством выполненного долга вернуться в любимый Иркутск, туда, где нет опротивевшего со времён детства Чёрного моря. Поближе к удобной жизни, добропорядочному Вадиму, от которого я не могла ждать подлости, скромным планам на жизнь.

– Все-таки пойдёшь? – по-своему прочитала мой задумчивый взгляд Нюта.

– Все-таки пойду, – кивнула я.

Сатисфакция в виде терпеливо ожидающего моего благоволения Голованова вдруг перестала устраивать. Впрочем, никакого «вдруг» не произошло, так всегда получалось. Глеб ждал не больше пяти минут, после моё терпение заканчивалось, я шла, как мышь на запах сыра, зная, что за поворотом ждёт наглый, высокомерный, откормленный котяра с лощёной мордой.

– Коле не говори, – обречённо проговорила Нюта и недовольно сморщилась, вставая: – Скандал будет.

Я не собиралась посвящать в перипетии своей личной жизни старшего брата. Опасалась, что хрупкая душевная организация офицера-подводника не выдержит того, что младшая сестра к двадцати пяти годам вступает в отношения с мужчинами. Нельзя резко открывать глаза на правду! Начинать нужно с деликатной лекции о пубертатном возрасте девушек. Впрочем, кому нужно? Колек прекрасно существовал во вселенной, где сестра не достигла совершеннолетия, а мне опека брата не требовалась.

– Привет, – пропела я, когда выскочила за ворота и подошла к внедорожнику Глеба.

Он стоял у машины, подпирая бедром чёрный бок автомобиля. Хоть фотографируй для рекламы: высокий, плечистый, с широкой, белозубой улыбкой. Самый настоящий принц из девичьих грёз.

– Что сказала родителям? – Глеб открыл дверь внедорожника, подал мне руку, помог устроиться на сиденье.

– Позвонила Катя, пойду, погуляю, – пожала я плечами, поймав себя на дежавю.

Всё уже было. На том же самом месте, с тем же самым Головановым. Он так же подавал мне руку, я так же врала родителям про Катьку. Он улыбался, шаря взглядом по моему телу, я же таяла, как мороженое на жаре – мгновенно.

Напомнив себе, что мне не восемнадцать лет, я ослепительно улыбнулась, глядя в глаза противнику, так же как факир смотрит в глаза кобре. Голованов, конечно, не был коброй, он никогда не производил впечатления смертоносного существа, но именно в тот момент напоминал сытого питона, выползшего на солнышко погреть брюхо, заодно отужинать бабочками, которые метались в моем животе.

– Куда поедем? – спросила я, в надежде перестать пялиться на Голованова.

У меня появились подозрения, что я не глазела на загорелые руки с видимыми венами на кистях, широкими бицепсами, трицепсами, прочей усладой для женских глаз, а любовалась.

– Есть предпочтения?

Интересно, какие у меня могли быть предпочтения? Мы находились в убогом посёлке на берегу моря, единственной достопримечательностью которого стали толпы отдыхающих.

– Нет, – вздохнула я.

– Тогда на мой вкус, – постановил Глеб, и я кивнула.

Не прошло и получаса, как я пожалела, что согласилась. Нужно было назвать любою замшелую чебуречную, грязную, прокопчённую шашлычную на набережной. Всё что угодно, вплоть до столовой, было лучше, чем место, куда направлялся чёрный внедорожник.

Весь посёлок можно пройти пешком меньше, чем за час. Не считая центральной, «курортной», части он не менялся десятилетиями. Например, вывеска на синем фоне над старенькой, покосившейся хаткой «ремонт обуви» была та же, что и в мои семь лет. Сапожник, сидевший на лавочке рядом с будкой-мастерской, остался тот же, словно и не постарел. Допотопные рекламные плакаты в витрине продуктового магазина со старыми прилавками не менялись со времён моей учёбы в средней школе. Старая асфальтная дорога, проросшая травой, я уверена, помнила мою маму молодой, как и узкий, неприметный проулок, ведущий в сторону дикого пляжа и рощи пицундской сосны.