Читать книгу - "Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство - Александр Козенко"

Обед начался в молчании. В молчании был съеден суп – прекрасный, хотя чуточку и густоватый. Подали рыбу – чудесную дуврскую камбалу. Несколько необычно смотрелась кефаль. Ее, доставленную издалека в идеальной сохранности, сначала поджарили, затем вынули из нее все кости и подали во льду, залив пуншем из мадеры, согласно рецепту, известному очень ограниченному кругу людей.

Джон давно усвоил, что их семейные обеды следовали определенным традициям. Так, на них не полагалось подавать закуску. Ему было неизвестно почему, и он мог лишь предполагать, что запрет этот был вызван желанием подойти сразу к сути дела. Тишину изредка прерывали замечания такого рода: «Шампанское сухое!» – «Сколько ты платишь за херес? По-моему, он слишком сухой».

После второго бокала шампанского над столом поднимается жужжание, которое, если отмести от него случайные призвуки и восстановить его основную сущность, оказывается не чем иным, как голосом Фредерика Томаса Голсуорси, рассказывающего какую-то историю. Жужжание долго не умолкает, а иногда даже захватывает ту часть обеда, которая должна быть единогласно признана самой торжественной минутой пиршества и наступает с появлением «седла барашка».

Так было и в этот раз. Сэр Эдвин Голсуорси, улыбаясь и высоко подняв свои прямые брови, стал рассказывать, что этим днем ему посчастливилось провести план использования на Цейлонских золотых приисках одного племени из Верхней Индии – заветный план, который удалось наконец протащить, несмотря на все трудности, так что теперь он чувствовал вполне заслуженное удовлетворение. Добыча на его приисках удвоится, а опыт показывает, как дядя Эдвин постоянно твердил, что каждый человек должен умереть, и умрет ли он дряхлым стариком у себя на родине или молодым от сырости на дне рудника в чужой стране, это, конечно, не имеет большого значения, принимая во внимание тот факт, что перемена в его образе жизни пойдет на пользу Британской империи. В способностях сэра Эдвина никто не сомневался. Поводя своим орлиным носом, он сообщал:

– Из-за недостатка двух-трех сотен таких вот людишек мы уже несколько лет не выплачиваем дивидендов, а вы посмотрите, во что ценятся наши акции. Я не в состоянии заработать на них и десяти шиллингов.

Джону было противно слушать подобные высказывания, по помрачневшим лицам некоторых гостей, включая своих сестер и Аду, он понял, что и им неприятна столь циничная болтовня. Но никто не хотел скандала, и разговор переключился на «седло барашка».

Каждая ветвь семьи восхваляла баранину только из одной определенной местности: отец превозносил Дартмут, Фредерик – Уэльс, Уильям – Саусдаун, Роберт – баранину, привезенную из Германии, а Эдвин утверждал, что люди могут говорить все что угодно, но лучше новозеландской ничего не найдешь. Но все они считали, что в этом сочном плотном блюде есть что-то такое, что делает его весьма подходящей едой для людей «с известным положением». Джон, как и многие другие молодые члены семьи, прекрасно обошлись бы и без баранины. Когда спор о седле барашка подошел к концу, приступили к тьюксберийской ветчине. По маленьким тарелочкам разложили французские маслины и русскую икру. На десерт подали яблочную шарлотку, немецкие сливы и клубнику со сливками. После десерта джентльмены встали, и дамы покинули столовую. Мужчины закурили сигары, и им подали турецкий кофе в эмалевых чашечках, ликеры, коньяки. Беседа мужчин стала более непринужденной и откровенной, и только дядя Фредерик, как обычно, повторял: «Я ничего не знаю. Мне никогда ничего не рассказывают». Наконец, тостом в честь Ее королевского величества королевы Виктории обед был завершен.

В отличие от Джона, который последующие несколько лет провел в длительных путешествиях и попытках овладеть профессией юриста, его сестры Лилиан и Мейбл оставались в Лондоне и все больше сближались со своей новой родственницей Адой. Мейбл и Ада даже одно время брали уроки музыки у одного учителя. Брак Ады и Артура оказался трагически неудачным, и Ада рассказывала сестрам о своих страданиях. Те, в свою очередь, пересказывали брату кое-какие подробности их супружеских отношений. Впечатлительный и эмоциональный, Джон не мог не сочувствовать попавшей в беду молодой очаровательной женщине. Сестры же рассказали ему и о ее детских и юношеских годах, которые не были более счастливыми.

Ада поведала им, что она дочь Эммануэля Купера, бывшего известным врачом в Норвиче, и Анны Юлии Пирсон и что она родилась 21 ноября 1866 г. Они и Джон так никогда и не узнали, что истинная дата ее рождения 21 ноября 1864 года и что она приемная дочь доктора Купера. Завещание, в котором упоминалась Ада, было датировано 24 августа 1866 г., т. е. за три месяца до указанной ею даты рождения, а ее мать никогда не была законной женой доктора Купера. Сдвинув дату рождения на два года вперед, Ада могла выдавать себя за дочь Купера. Ее полное имя Ада Немезида Пирсон Купер, и на этом основании можно считать, что мать, давая ей имя богини возмездия, считала ее рождение для себя наказанием. Кто был отцом Ады, неизвестно, и родилась она не в Норвиче.

Но во время составления завещания Купером «чужой по крови» Аде ей было два года, и она жила с матерью и братом Артуром на улице Виктории, 36, в доме, принадлежащем Куперу, причем мать могла распоряжаться домом лишь до совершеннолетия детей или их вступления в брак. Дом находился на окраине города в рабочем предместье, застроенном однообразными маленькими домиками с террасами. Все казалось жалким, на всем лежал особый отпечаток убожества. Конечно, обитавшее здесь семейство не могло не чувствовать свое униженное положение. И при жизни доктора Купера, и после его смерти по завещанию Анне Пирсон выплачивалась «приличная, но не чрезмерно большая сумма на жизнь и приобретение одежды». Первые воспоминания Ады об «отце» были о совместных поездках в его экипаже к состоятельным пациентам. В 1875 г. он сделал приписку к завещанию, по которой оставлял Аде 10 000 фунтов стерлингов, весьма внушительную в те времена сумму, но ни ее матери, ни брату он крупных денег не оставил.

Эммануэль Купер был эксцентричным человеком с навязчивой идеей по увековечиванию своей памяти. Он дал свою фамилию приемным детям и еще при жизни соорудил на Розери кладбище внушительный семейный склеп. Остаток дней он провел, подолгу просиживая на кладбище, куря трубку и любуясь своей будущей могилой.

После смерти доктора Купера, последовавшей 26 января 1878 года, Анна Пирсон стала называть себя вдовой Купера и переехала с детьми сначала в Ноттингем, а затем в Лондон. Но за тем, чтобы дети получили «должное образование в тех университетах и школах, которые сочтут нужными опекун или опекуны, и что это образование должно включать в себя музыку, пение, рисование, танцы и прочее, необходимое для хорошего воспитания», должны были проследить опекуны. В соответствии с завещанием «миссис Купер» приняла программу путешествий для расширения кругозора детей. Но в ней она явно вышла за рамки нормальной жизни. Так, Ада говорила, что в 1883–1885 гг. они посетили сорок четыре города, а в 1887–1889 гг. – тридцать три, т. е. практически каждый месяц меняли место жительства. Может быть, думала она, мать таким образом хотела затруднить ей возможность замужества, так как они много времени проводили в дороге, да устойчивой привязанности при таком режиме было сложно возникнуть. Хотя, будучи привлекательной и богатой девушкой, она обращала на себя внимание. Как-то принц Уэльский, будущий король Эдуард VII, попросил представить себя ей. Однако ее мать, хорошо понимающая социальное положение своей семьи, отклонила эту честь.