Читать книгу - "Летняя история - Наталия Романова"

Ложкина наслаждалась едой, запахом моря, отблесками свечей и вкусом шампанского, уже второй бутылки, видимо от этого Шувалов становился всё ближе и даже как-то роднее. В голове Ложкиной стали появляться странные, даже крамольные мысли.

«А что, если это любовь?»

И даже, что ещё смешней:

«А вдруг мы поженимся?»

И самое абсурдное:

«А может, Шувалов в меня влюблён?»

Но вслух она, конечно, этого не сказала, до такой кондиции Ложкина пить не умела, нет, выпить она столько могла, но говорить при этом — уже нет.

— Вот скажи мне, Шувалов, — спросила Татьяна и поправила тёплую толстовку, протягивая свои ноги Лёне.

Они уже переместились в сторону покрывал, одеял и подушек, и устроились с максимальным комфортом. Особенно комфортно было ногам Ложкиной и рукам, ещё спине и даже шее… всему, до чего дотрагивался Лёня.

— Скажи мне, ты был когда-нибудь влюблён? По-настоящему?

— Может, я и сейчас влюблён, — подразнил Лёня.

— Ага, поэтому наставляешь сейчас рога своей Алёне, романтик от слова худо.

— Чтобы ты знала, я не наставляю никому рога.

— А как это называется?

— Мы расстались с Алёной.

— Ты не говорил.

— К слову не пришлось…

— Почему? Она такая… красивая и, кажется, умная и, кстати, талантливая, те фотографии были классными. Вы поругались?

— Нет, не ругались, просто расстались, наверное, пришёл конец отношениям… Когда мы приезжали в Питер — уже были врозь.

— И почему она приехала?

— Хотела город посмотреть, мы хорошо общались, почему нет?

— Действительно… почему нет? — Татьяна засмеялась, её саму удивил допрос с пристрастием, который она устроила фон Хер Шувалову. — Так ты был влюблён или любил, как правильней сказать?

— Знаешь, Таня, был, — как-то быстро ответил Лёня, — как-то забылось, но в последнее время я часто это вспоминаю и… горько так, что упустил её, — в голосе Шувалова действительно послышались нотки грусти, даже какой-то печали, что немало удивило Татьяну.

— Кто она, расскажешь?

— Кхм…

— Да ладно, Лёнь, мы почти родные люди, расскажи, ты-то мою эпик-лав знаешь, — вздохнула.

— Давно это было, ещё в Питере, я тогда на скорой работал.

— Оу, ночь перестаёт быть томной.

— Похоже, — Лёня провёл руками по лицу, по волосам, потряс головой и продолжил. — Пришла к нам девочка… девушка, на вид — сущий ребёнок, такая, знаешь, на ангела похожа. Или куколку.

Ложкина напряглась, посмотрела с подозрением на Шувалова, но промолчала.

— Продолжать?

— Да.

— В общем, она пришла, и никто не хотел её брать к себе, куда такого ребёнка? А она везде нос свой суёт, интересуется, ум живой, всё на лету схватывает, вот как родилась скоропошником, но наивная, Тань, она же дитё была, куда её родители смотрели, когда в эту клоаку устраивали?

Ложкина промолчала, она помнила те времена, когда никто не хотел брать её в бригаду, все находили причину отказаться от новенькой.

— И знаешь, влюбился я в неё, сильно, земли не чуял под ногами, так влюбился, весь бы мир к её ногам… «дом хрустальный на горе — для неё», а у неё глазки тускнеют, ей работать охота, а все нос воротят… какой врач из пигалицы? Только лишние проблемы бригаде. Ну, и взял я её к себе. Она на лету всё схватывала, буйных уговаривала, даже материлась пару раз, а уж какой успех имела у бабулек с дедками… И ты же знаешь неписанное правило — не спать с тем, с кем непосредственно работаешь. Я думал, вот подучу её, передам в другую бригаду и приударю за ней. Опоздал. Увлеклась она коллегой нашим, сильно увлеклась, не на шутку. А мне он не нравился, вот, знаешь, интуитивно так… всё подвоха от него ждал, а с другой стороны — понимал, что это ревность во мне говорит. Нормальный мужик, вкалывает, в квартиру вписался, к свадьбе вроде готовится, только проскакивало в нём дерьмецо, прости за слово, любил он поделиться в приватной беседе интимными подробностями, о чём нормальные люди молчат и напоказ не выставляют.

— Угу, — Ложкина уставилась на покрывало, разглядывая там рисунок.

— Я, Тань, виноват перед тобой, — вдруг сказал Шувалов, и Ложкина в онемении уставилась на мужчину рядом. Это был всё тот же фон Хер Шувалов, с тем же немного снисходительным и даже величественным выражением лица, но взгляд был другой, непривычный Татьяне, может, виноватый.

— Виноват, когда он про фотографии в интернете сказал, я не поверил, эта девочка с ангельской внешностью и какой-то эксгибиционизм глупый, никчёмный, пошловатый даже. Какое-то болезненное проявление не менее болезненных наклонностей. Но он мне показал фото, и ещё кой-кому.

Ложкина ахнула, вспыхнула, стиснула зубы и решила дослушать.

— В общем, когда я узнал, что он без твоего ведома так забавляется, да ещё и хвастает этим, пригрозил ему, что если он тебя не оставит — конец его карьере, фельдшером в коровник не возьмут. Ты, может, помнишь, дядька у меня в высоких медицинских кругах тогда в Питере был, он меня потом в Москву и продвинул. Бросить я потребовал немедленно, ты не думай, он сопротивлялся, мы даже подрались в лучших традициях эпик-лав, как ты говоришь, но в итоге сдался. Один звонок на подстанцию решил всё… Я действительно думал, что спасаю тебя, сам себе таким благородным виделся, рыцарем без страха и упрёка. Даже думал, начну ухаживать за тобой, а потом увидел тебя, когда свадьба отменилась, сколько дней прошло? Один, два, ты на смену вышла? Танечка, такое лицо у тебя было… но, как ты держалась, какой собранной была, маленький ангел из стали или камня, ведь улыбаться заставила себя, других успокаивать… а потом ушла домой в шесть утра, в изморось. Я всё ждал, пройдёт у тебя, но не проходило, и я не выдержал, уехал, дядька хорошо помог, я шоколадно устроился, сама видела, сначала учёба, новая работа, сама знаешь, какой это мандраж. Потом стал приезжать изредка, сначала боялся тебя увидеть, стыдно было и перед собой, и перед тобой, а потом как-то забылось, как стёрлось из памяти. И я привык к тебе новой, забыв, что ты всё та же девочка, я забыл, что ты будешь лечить безродную собачку на свою маленькую зарплату, а сама на следующий месяц выкручиваться, как оплатить две квартплаты, в прошлом месяце не хватило. Забыл, что у тебя