Читать книгу - "Принц приливов - Пэт Конрой"

— Неужели за год нельзя было написать? — удивился Люк.

— Искусство не терпит суеты и гонки, — произнесла Саванна.

— Понял, провинциальный братец? — поддел я Люка. — Искусство не терпит суеты и гонки.

— Кажется, мы остались здесь, чтобы проститься с дедом, — как ни в чем не бывало напомнила сестра, поднимаясь с травы.

— Вот тут когда-нибудь похоронят и нас. — Люк вышел на зеленый прямоугольник, поросший травой. — Это место — для меня. Дальше — для вас двоих. Остается еще достаточно земли для наших жен и детей.

— Мне становится жутко, когда люди заранее присматривают себе место на кладбище, — передернула плечами Саванна.

— А мне, наоборот, надо знать, где я буду лежать, когда откину копыта, — сказал Люк.

— Меня пусть кремируют и развеют пепел над могилой Джона Китса в Риме, — выразила пожелание сестра.

— Скромненько, — хмыкнул я.

— Нет уж, сестренка. Я приволоку тебя в Коллетон и закопаю здесь, чтобы присматривать за тобой, — улыбнулся Люк.

— Нелепица какая, — поморщилась Саванна.

— Идемте домой, — предложил я. — Самое время. Толпа соболезнующих уже схлынула.

— Прощай, дед, — прошептала Саванна, посылая воздушный поцелуй могильному холмику. — Если бы не вы с Толитой, не знаю, что бы было с нами.

— Если, дед, ты сейчас не на небесах, тогда дерьмо везде, — заключил Люк напоследок.

Я жил в той части Соединенных Штатов, где не выпадает снег и не растут рододендроны. Третий десяток моей жизни мне больше всего запомнился тренировками нескладных, но подвижных и проворных мальчишек. Сезоны года я делил по преобладающим видам спорта. Осенью это, конечно же, был футбол с его азартом и бросками, посылающими крутящийся мяч под облака. Зимой — скрип резиновых подошв на сверкающем деревянном полу, на котором долговязые парни штурмовали баскетбольные корзины. Поздней весной наступал черед бейсбола и ясеневых бит. Мое наставничество не было пустой страстью; это была миссия по привнесению смысла в детство мальчишек. Я не считал себя первоклассным специалистом, однако не допускал и постыдных промахов. Я не фигурировал в кошмарных снах ни одного из своих подопечных. Моим игрокам ни разу не удавалось побороть фантастически дисциплинированные команды великого Джона Мак-Киссика[192]из Саммервилла. Он был создателем футбольных династий, я — обыкновенным тренером с ограниченными возможностями и кругозором. Но я и не имел болезненного пристрастия к победам. Мои парни выигрывали и проигрывали, и хотя выигрыш нравился им больше, в нем отсутствовало обостренное и возвышенное чувство, какое возникает, когда выкладываешься по полной, но лавры достаются твоему противнику. Я учил своих ребят умению достойно вести себя в любой ситуации. Я говорил им, что выигрыш пьянит, а проигрыш отрезвляет. И то и другое было им совершенно необходимо для взросления и закалки характера.

В маленьком городке я старался вести полноценное существование: наблюдал за полетами птиц, увлекся коллекционированием бабочек, ставил жаберные сети, когда начинался сезон лова сельди, собирал записи Баха и Каролинской пляжной музыки. Я стал одним из тех безвестных американцев, которые живут жизнью среднего класса, но стараются сохранять активность. Используя учительские льготы, я подписался на пять журналов: «Ньюйоркер», «Гурме», «Ньюсуик», «Атлантик» и «Нью рипаблик». Я тогда думал, что этот мой выбор характеризует меня как мыслящего либерала с разносторонними интересами. Мне и в голову не приходило, что этот список изданий свидетельствует о непреложном факте моего штампованного мышления, подчинявшегося клише семидесятых годов. Саванна присылала мне коробки книг, приобретенных во время разных рекламных акций в магазинах «Барнс энд Ноубл»[193]. Она искренне думала, что раз я остался на Юге, я начну стремительно тупеть. Сестра относилась к книгам с благоговением бакалейщика, считающего их чем-то вроде «зеленых марок»[194]. Я понимал, что Саванна тревожится за меня, видя мое стремление к стабильности и безопасности. Она ошибалась, мой «южный недуг» имел куда более странное выражение. Я принес во взрослость ностальгию по утраченному детству. Я страстно желал воспитать своих дочерей на том Юге, которого меня лишили родители. Я хотел сделать мир девочек ярким и разнообразным, чтобы все силы шли на познание окружающего, а не на выживание в непредсказуемом родительском доме. У меня имелись знания, и я мечтал передать их дочерям; суетливая обстановка больших городов для этого не годилась. Я испытывал жгучую потребность быть достойным человеком, и только. Этот огонь поддерживал меня, я считал его своим первым жизненным принципом. Неудача, которую я потерпел, в меньшей степени связана со мной, в большей — с безжалостным стечением обстоятельств. Если бы после окончания колледжа, когда я принял решение вернуться в Коллетон, мне кто-нибудь сказал, что через каких-нибудь десять лет этот город перестанет существовать, я бы лишь посмеялся над неуклюжей шуткой. Увы, век припас для меня больше уроков, чем я думал. Лучше бы их не было.

Через три недели после похорон деда, вернувшись с тренировки, я увидел у нашего дома отцовский грузовичок. Сзади красовалась бамперная наклейка со знаком пацифистов и словами: «Это всего лишь след лапки американского цыпленка». Когда я вошел, отец в гостиной разговаривал с Салли. На коленях у него сидела Дженнифер, а Салли на кушетке меняла Люси подгузник.

— Привет, отец, — поздоровался я. — Хочешь чего-нибудь выпить?

— Это очень кстати, сынок. Меня устроит все, что у тебя есть.

Я отправился на кухню. За мной последовала Салли.

— Может, и тебе сделать выпивку? — спросил я жену. — Или подождешь, пока маленькие тигрицы улягутся спать?

— С твоим отцом что-то случил ось, — прошептала Салли. — Буквально минуту назад он плакал.

— Мой отец? Плакал? — недоверчиво повторил я. — Быть такого не может. Слезы — это от душевных потрясений. Мой отец родился без эмоций, как некоторые рождаются без мизинцев.

— Будь с ним поласковей, Том, — велела Салли. — Пожалуйста, не подкалывай его. Я возьму девочек и проведаю Толиту. Он хочет остаться с тобой наедине.

— Уж лучше мы с ним куда-нибудь пойдем. Так проще.