Читать книгу - "Не могу без тебя - Татьяна Успенская-Ошанина"

Ни птиц, ни музыки. Ваня «вошёл в доверие» к человеку и — предал его.

Столько месяцев ждала их встречи. Думала, встретятся, и сразу разрешатся замучившие её вопросы, и снова они с Иваном будут вместе, уже навсегда, а сейчас слушает его фанфарный голос победителя и понимает: в Ваниной жизни её, Марьи, нету, и мамы нету, и, что бы сейчас она ни сказала, не попадёт она в Ванину жизнь.

— Ты не рада мне? Или тебе не нравятся мои успехи? Я понимаю, ты не представляешь себе современного писательского мира. Так быстро роман написан и тут же напечатан! А я уже сижу над новым… — Иван хвастался, но при этом выглядел таким счастливым, что помимо воли и желания Марья принимала его хвастовство.

Всё, что у неё есть, — медучилище с неблизкими ей девицами, «скорая», где она дежурит ночами, чтобы не умереть с голоду, и вот он — единственный брат. Пусть хвастается. А её спасение от прошлого и бессонниц — её дело, её работа, Иван и отец были правы. Она старается — «загружает» себя: фармакологию, основы терапии, хирургии, акушерство изучает не по учебникам, училища, а по учебникам вузовским. И в «скорой» старается: все ночные вызовы — её, от бессонниц лечится усталостью, когда руки не поднять! А всё равно не сравняться с Иваном: вон какой смысл жизни Иван сумел найти для себя!

Сегодня мамин день, и они с Иваном должны вспомнить мамины слова, тихую улыбку её, её гордость за них, когда они читают вслух свои рассказы.

— Помнишь… — начала Марья, Иван не услышал, перебил:

— Я, Маша, болтаю и болтаю, прости, я так соскучился по тебе, мне так хочется отчитаться перед тобой, чтобы ты увидела, как твой брат поднял нашу фамилию. Рокотов! А ведь я, Маша, приготовил тебе сюрприз — заказал два фильма с мамой. Конечно, не я сам, с помощью папы. — Она вздрогнула от короткого слова «папа» и почувствовала на себе пристальный взгляд Ивана. — Папа скучает о тебе. Говорит, ты бросаешь трубку, когда он звонит, не отвечаешь на письма, отослала ему обратно перевод. А ведь он всегда любил тебя больше, чем меня. Он хвастался тобой. Я даже ревновал, когда он уводил тебя в гости, или на приём, или в театр. Отчаянно завидовал. Теперь я понимаю его, когда рядом — красивая женщина, похожая на тебя…

Марью резануло — «теперь я понимаю его». Что из взрослой жизни он «теперь понимает»? И интересно: кто она, женщина, похожая на неё? Только тут она обратила внимание на то, что Иван назвал её красивой женщиной. Она — красивая? Рыжая и конопатая? Да он смеётся над ней! Всю жизнь мучилась из-за того, что некрасивая. В зеркало вглядывалась, оставаясь одна дома, с надеждой искала в себе хоть одну мамину или Ванину черту. У мамы с Ваней глаза — карие, глубокие, большие, у мамы с Ваней нос небольшой, чуть вздёрнутый. А у неё глаза — маленькие, нос — большой, патлы дыбом, ни расчесать, ни пригладить, глупо-яркий румянец.

— Мама мне сказала как-то: «Твоя сестра может понравиться только очень тонкому человеку. Трудно ей будет жить». Все девчонки завидовали твоим волосам. — Иван обнял её, и Марья вдруг расслабилась: ничего не изменилось. Вот же Ваня — рядом. Брат. — Маме очень нравились твои веснушки. «Золотистое лицо», — говорила она.

Когда мама всё это говорила?

А в те вечера, когда отец уводил её в сладкоречивый мир, с внешними дежурными разговорами, с маслеными улыбками мужчин, нахальными их руками, которые Марье приходилось отталкивать, Иван оставался с мамой.

Что они делали тогда? Читали? Говорили? Что рассказывала Ивану мама?

У них было два мира в семье: мир мамы и мир отца. И мир Меркурия Слепоты, примыкающий к миру отца. И мир Колечки, примыкающий к миру маминому. В каком взаимодействии эти миры?

Тогда слепа была. Сейчас солнце слепит, цветы земляники слепят.

Разные миры соприкасались в поворотные моменты истории, жизни — искрили, укреплялись или гибли.

Колечка буквально обрушился на них после полугодового отсутствия. В густой пиратской иссиня-чёрной бороде, тощий.

— Вот он я. С самолёта. Со съёмок. Виктория. Победа. Оля, дети, виктория! Такого фильма не рождал никто никогда. Не будет Кирилл после возвращения врастать в наше время. Не может Кирилл вернуться. Потому что важна правда. В характере дело. Убили его. Забили — за строптивость, за честность. Не стерпели его личности. Мой фильм — правда. Готовьтесь плакать, смеяться, мучиться, жалеть. Подойдёте к правде, как к краю пропасти, вылезете, наконец, из рабов! — Колечка говорил, точно бежал. Без остановок. Вместо человеческих сил подключив мотор. — Я думал, сгорю, не сгорел. — Внезапно он прервал себя: — Хочу мыться, есть и спать. Встретимся на просмотре.

На просмотре зал был переполнен. Кроме знакомых, хорошо известных Марье по домашним застольям, собралось много людей, не имеющих отношения к Колечке и его работе, знакомые знакомых и высокие начальники, от которых зависела судьба фильма и его создателя.

На просмотре Колечка был чисто выбрит, неулыбчив, тих, выходной костюм болтался на нём, как на вешалке, но глаза блестели новорождённым счастьем — чистые, синие, говорящие. И Марья, глядя в них, слышала его голос: «Виктория. Победа. Такого со мной ещё не было. Готовьтесь плакать, смеяться, мучиться, жалеть, вылезать из рабов».

И эти слова в точности подтвердились. Пронзительно белы, искрятся под холодным солнцем снега. Ветер сшибает с ног людей, животных, несёт вместе со снегом, разрушая времянки. Северная страна, зажатая со всех сторон горами, отгороженная от мира, со своими жестокими законами, с людьми-рабами и с карателями-пастухами, пасущими рабов. Всё, что пережито на Кольском. Но — в легенде и в сказке. Вечная ночь. И северное сияние. Фоном — голос, произносящий лозунги, требующий повиновения, признания в шпионаже, измене. Голос судей — фоном пыткам, мукам, труду, разрушающему здоровье, нищете. И — тихий плач ребёнка, или бесконечная песня, или музыка. По лицу Кирилла течёт кровь, тает жизнь. Ребёнок, кудрявый, похожий на маленького Ваню, сидит у ног Кирилла на снегу — посреди бесконечного мёртвого пространства, из снега лепит людей, потому что никого, кроме него, не осталось.