Читать книгу - "Ладинец - Лариса Шубникова"

Пришлось скидывать поддоспешник и подставлять плечо боярышне. Пока она возилась, Влас тряпицу разметал и рану оглядел: рубец чистый, не кровяной.

– Заживает, как на… – начала было Елена, но не договорила.

– Как на собаке? Или на медведе? А, может, на петухе? Ласковая ты, Елена Ефимовна. Глянь, сколь слов добрых для меня выискала. Так-то меня еще никто не привечал, – снова Влас дурковал, а все потому, что хотел еще раз поглядеть на ее улыбку, ту самую, которую узрел малое время назад. Такой Елены он еще не видал: тиха, мила, спокойна. Догадался, что думала об отрадном, а вот о чем?

– Правда? А меня, Власий Захарович, еще никто из родного дома волоком не вытаскивал, силком не увозил. Чего ты ждал-то? – ворчала, но плечо перематывала ласково, раны не тревожила, да еще и дула на рубец.

– Чего ждал? Изволь, обскажу. Я, Елена, ехал за женой. Чаял увидеть боярышню тихую, милую и смиренную. Кто ж знал, что заместо нее ты там обретаешься? – сам сказал и сам засмеялся.

Елена глянула на него раз, другой, а потом и сама хохотнула. Влас с того еще громче смехом залился, а она вслед за ним.

– Ох, – Влас утер слезы смешливые. – Еленка, помирать буду, а не забуду.

– А сам и виноват, – смеялась боярышня. – Сказал бы сразу, что Лавра заберешь, так я бы сама в невестин возок прыгнула.

– Все о брате, все о нем. Елена, я тебе ведь должен, не ему. Ты так и не сказала, чего сама-то хочешь, – Власию наново стало интересно, что скажет сварливица.

– Так чего… Не знаю я. Влас, я ведь не за подарки. И чего ты меня донимаешь? Не знаю, не ведаю, чего просить.

– А чего девки просят? Бусы, плат шитый или иное чего.

– Ой, я однова слышала, как вдовица с ратным торговалась. – Елена перемотала плечо Власово и уселась рядом, словно и не ругались они ругательски вот только что. – Она просила красные сапожки, и так ему показывала, и так. Мол, вот такие. А потом еще и пряник захотела. Так что, просить у тебя сапоги, Влас?

Снова посмеялись.

– А пряник чего ж?

– А не люблю. Хлеба люблю теплого, мяса постного, грибков каких нето. А пряников не хочется. – Она снова улыбнулась так, как Влас ждал, а с того парень опять смотреть принялся во все глаза. – Мне рябина по нраву. Что? Правду говорю! Вот когда ее морозец первый клюнет и снежок белый присыплет. Горькая она, с кислинкой, но и сладость есть. Батюшка все смеялся надо мной, говорил, что я синица или снегирь красногрудый. Те, мол, тоже горькую ягоду привечают.

– Не инако чудо случилось, Еленка. Впервой спорить с тобой неохота. Я сам ее люблю. Вот такую, как ты обсказала. Не знал, что кроме меня еще кто-то уважает горькую.

– И то верно, Влас. Чудо, – удивилась, но по-доброму.

– А еще чего любишь? Давай, расскажи. Сидеть-то еще до низкого солнца, – Влас рубаху на себя вскинул уж двумя руками, а вслед за ней и теплый поддоспешник.

– Чего люблю-то? Вот скажу, чего не люблю. Духоты и жару печного не привечаю. Бывало, что тётка Наталья меня за косу от оконца оттаскивала, все боялась, что я по зиме простыну. А я все равно лезла. Жарко же в гриднице! – и руками взмахнула, мол, во как.

– Эва! Еленка, так зря ты за меня идти отказалась. Я сам люблю морозец. Ты токмо помысли, обсадили бы хоромы рябиной и огонь бы не вздували, – ухохотался наново.

– Ага. И обое в красных сапогах. Инако никак, – Еленка развеселилась и ткнулась лбом в плечо Власово, словно другу близкому.

Боярич и затих, все боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть тишины отрадной, а заодно и Елены. И вроде просто все – прижалась лбом к плечу – а блазнилось разное. И запах рябины, и первого снежка, а промеж этого всего взвился в груди огонек, согрел и обрадовал чем-то.

– Влас, а с чего ты взял, что в Шалках нет отряда-то? Ну, бродят по дороге эти, так что с того? Ты ведь боярич, не закуп* какой. Батюшка не оставит одного. Ведь сын… – Елена голову подняла и в глаза ему глянула.

– И что? Сын, не сын. Из-за меня людей под мечи вести? – Влас загляделся на Еленкины брови, да и не заметил, как правда горькая с языка соскочила.

– Не пойму я чего-то… – она отодвинулась, насупилась. – Это как так? Сына родного оставить? Ты чего такое говоришь-то?

– То и говорю. Я бы не повел. И отец не поведет. Соваться неведомо куда, не зная, что за враг там схоронился? – Влас уж чуял, что разговор затеялся недобрый.

– Погоди-ка, а если бы твой сын вот так? Ты бы оставил? – она изумилась, да нехорошо так, горько.

– Людей бы не повел под мечи, – Влас насупился, ждал, когда Еленка начнет препираться и дождался.

Она отшатнулась, а вслед за тем на ноги вскочила.

– Вона ка-а-а-к… Своих кидать?! – и наново глаза стали злыми, а сама Елена ярой.

Влас и сам не понял, каким таким чудом он себя сдержал и не треснул глупую по лбу. То ли глаза ее бедовые остановили, то ли разумел, что храбрость ее границ не ведает. Промолчал, кулаки сжал, а потом уж встал на ноги.

– Ты жива сей миг токмо потому, что я тебе должен, Елена. Вот и расквитались, – навис над боярышней грозно. – Не разумела ничего, а блажишь. С сего мига молчи и рта раскрывать не моги. Упреждаю, боле жалеть не стану.

– Нет в тебе жалости, Влас. О том мне не пой. Да и говорить больше не об чем, – отвернулась, косу смоляную за спину перекинула да так и стояла, пока он шел на другой край их кустяного схрона.

Сидели молча, не шевелились, друг на друга и не глядели. Влас муторно смотрел на Шалковский большак, да сам с собой разговор вел. Все злился на глупую Еленку, на норов ее задиристый. А через час до того распалил себя, что уготовился дать ей злой ответ, да передумал.

Она привалилась к стволу березовому и спала. Лик спокойный такой, тихий, но промеж бровей горестная складка. Вот от той складки Влас и не смог глаз отвести. Сидел и себя виноватил. За то, что невесту не смог оборонить, за дурость свою, через которую посекли лучший его десяток, а еще и потому, что Еленка нравилась.

Разумел, что эта теремная за своих и в огонь, и в воду. Биться станет насмерть, себя угробит, но не свернет с пути. А через упрямство свое сдюжит многое, да в том и многих мужиков превзойдет.

– Дурёха, – шептал, – вьешься, как мотыль над светцом*, себя к смерти толкаешь.

По низкому солнцу Влас разбудил Елену: потряс крепкой рукой за плечо. Та глаза распахнула, спросонья вздумала улыбнуться, но себя сдержала. Не иначе, как поняла, кто перед ней.

Молча вывели сивку из схрона, скоро перешли большак и направились опричь репищ* к Шалкам. Добрались до крайнего домка и остановились под забором, оглядываясь.

– В деревню нам нельзя. Кругом обойдем и к Любимовскому лесу. Коня веди, Елена, – сунул боярышне в руки поводья. – Ежели что, не думай. В седло и скачи, оборачиваться не моги. В лесу схоронись, а как темень падет, себя скрепи и езжай к Любимово. Дорогу знаешь? Не бойся ничего.