Читать книгу - "История Пурпурной Дамы - Ольга Крючкова"

Сделав из чаши несколько глотков, господин Масамунэ положил платок на циновку, обтер край чаши бумажной салфеткой и передал её следующему гостю, отцу Кейко. Каждый гость повторил эту же процедуру, после чего чаша возвратилась к хозяину.

Хозяин передал на сей раз уже пустую чашу гостям для того, чтобы те просто подержали её в руках и насладились простотой её формы и отделки.

После чего началась следующая стадия церемонии: господин Тамэтоки приступил к приготовлению лёгкого чая отдельно для каждого из гостей в персональной чашке. Теперь, по традиции, гости могли общаться. Что они не преминули сделать. Предметом обсуждения стал свиток, а именно – изречение, написанное на нём; затем красота цветочной композиции, чаша, другая утварь и, наконец, сам чай.

Предприимчивая Фуджико, метнув гневный взор на Ояко, подала гостям на плетёном подносе различные сладости…

Гости насытились, напились чаю и наговорились вдоволь. Тамэтоки не сомневался: чайная церемония удалась на славу. Однако, согласно этикету он должен был её завершить. Ответив на все вопросы гостей, он поклонился им и покинул чайный павильон, давая понять, что празднество завершено.

В отсутствие хозяина гости осмотрели в очередной раз очаг, на котором готовился чай, ещё раз обратили внимание на цветы в токонома. Первым покинул чайный павильон господин Оэ, за ним последовали остальные гости.

Господин Тамэтоки стоял подле павильона, напротив входа, и молча кланялся уходящим гостям. Те также отвечали хозяину почтительным поклоном. Затем Тамэтоки вошёл в павильон, посидел некоторое время в полном одиночестве, дабы осмыслить прошедшую церемонию. И лишь после этого в павильон вошли прислужницы, дабы навести в нём порядок.

После чаепития гостей ожидало традиционное представление ооута. Для проведения этого представления из столицы был приглашён Отомо Куронуси, служивший в Ведомстве светлого и тёмного начал. Именно к нему особо благоволила Яшмовая госпожа. Отомо занимался астрономией и прорицательством, все его прогнозы сбывались. К тому же он слыл искусным поэтом. Куронуси специально обработал древние синтоистские песнопения в соответствии с требованиями времени. И его подопечные из Ведомства светлого и тёмного начал, в основном молодые сановники, искусно исполняли их, услаждая слух гостей.

К тому же Куронуси славился прорицателем и искусным составителем гороскопов. После представления он вручил каждому гостю свиток, и тот не преминул его развернуть и ознакомится с персональным предсказанием.

Ояко, сгорая от нетерпения, развернула свиток и прочитала:

«Твоя красота выше всяческих похвал, но твоя плотская страсть неутолима… Ты будешь любить и будешь любима… Причём двумя мужчинами сразу… Ты не оценишь прелести замужества, твоё сердце подобно вольной птице. При виде очередного красивого мужчины, оно взмывает в небеса…»

Ояко невольно покраснела, благо, что белила скрыли сие неприятное обстоятельство. Она быстро свернула свиток и спрятала его в правом рукаве кимоно, не желая, дабы предсказание стало достоянием гласности.

Тем временем Мурасаки изучала свой свиток. И он гласил: «Красота, благородство, сдержанность – всё это присуще тебе, о юная красавица. Мужчины не принесут тебе счастья… Твоими верными спутниками по жизни станут: бумага, кисть, чернила и тушечница. Они не предадут, не бросят, не разочаруют… В твоих руках кисть оживит иероглифы, которым суждено прожить множество человеческих жизней. Ты подаришь миру историю любви и неудовлетворённой плотской страсти. Однако, сама останешься при этом холодной…»

Свернув свиток, Мурасаки бросила беглый взгляд на Кейко, заметив, что тот скомкал своё предсказание и отшвырнул его в сторону. У девушки возникло непреодолимое желание узнать о его содержимом…

* * *

Предсказания Куронуси взволновали не только Кейко и Ояко. Многие обитатели имения не могли уснуть этой ночью. Созерцая луну, они изливали душу рисовой бумаге…

Фудзивара Тамэтоки, любуясь луной, написал следующие строки:

Вздымается волна из белых облаков,

Как в дальнем море, средь небесной вышины,

И вижу я:

Скрывается, плывя,

В лесу полночных звезд ладья луны.

Фудзивара Кейко извёл несколько свитков китайской бумаги, прежде чем написал:

Обычно никогда о ней не думал,

Но вот настала ночь,

Когда жалею я,

Что эта светлая луна

Уходит и скрывается от взора.

Сей Сенагон, снова впав с меланхолию, размышляя над бренностью человеческой жизни и непостоянством мужчин, написала:

Ниспадают жемчуга на нитях шторы,

О, какой никчемной кажется луна

В час ночной, когда сидишь одна

И через бамбуковые шторы

В одиночестве глядишь на небосвод!

Ослеплённый любовью к Ояко, Митисада размашистыми иероглифами написал:

Хочу, чтобы луна,

Что завтра ночью

Вновь засверкает ярко в вышине,

Спускаясь, задержалась в небе,

И эта ночь продлилась бы вдвойне!

Мурасаки написала пятистишье, которое затем из вежливости подарила Кейко:

Месяц светлый, что должен сиять,

Как поверхность прозрачных зеркал,

Не облака ль белотканные

Скрыли от взора?

Госпожа Найси невольно взгрустнула, из-под её кисти появились следующие строки:

Вечные своды небес

Озаряющий месяц…

Не со времен ли богов

Он уходит и снова приходит,

А годы идут и идут…..[39]