Читать книгу - "Консуэло - Жорж Санд"

— Я? — проговорила с циничным хладнокровием Корилла. — Ты воображаешь, что я буду любить этого ребенка? Ах! Как ты ошибаешься! Великое счастье быть матерью, нечего сказать! Как будто я не знаю, что это значит: страдать рожая, работать, чтобы кормить этих несчастных, не признаваемых отцами, видеть, как сами они страдают, не знать, что с ними делать, страдать, бросая их… ведь в конце-то концов все-таки их любишь… но этого я любить не буду. О! Клянусь богом! Я буду ненавидеть его, как ненавижу его отца!..

И Корилла, исступление которой, несмотря на внешнее хладнокровие и презрение, все возрастало, закричала в неистовой злобе, вызываемой у женщины жестокими страданиями:

— Ах! Проклятый! Да будь он трижды проклят, отец этого ребенка!

Она задыхалась, вопила, издавая нечленораздельные звуки, разорвала в клочки косынку, которая прикрывала ее грудь, клокотавшую от муки и злости; схватив за руку Консуэло, впившись в нее пальцами, судорожно сжатыми от боли, она не прокричала, а скорее прорычала:

— Да будь он проклят! Проклят! Проклят! Подлый, бесчестный Андзолето!

В эту минуту вернулась София и через четверть часа, умудрившись принять у своей госпожи ребенка, бросила на колени Консуэло первую попавшуюся тряпку из театрального гардероба, выхваченную из наспех открытого сундука. Это был бутафорский плащ из выцветшего атласа, отделанный мишурной бахромой. В эту импровизированную пеленку благородная, целомудренная невеста Альберта завернула дитя Андзолето и Кориллы.

— Ну, синьора, успокойтесь, — проговорила добрым, искренним голосом бедная горничная, — родили вы благополучно, и у вас хорошенькая крошечная дочка.

— Девочка или мальчик — мне все равно, но я больше не страдаю, — ответила Корилла, приподнимаясь на локте и даже не глядя на ребенка. — Подай мне большой стакан вина!

Иосиф как раз принес из приории вина, и притом самого лучшего. Каноник великодушно исполнил просьбу Консуэло, и вскоре у больной было в изобилии все, что нужно в таких случаях. Корилла подняла своей сильной рукой поданный ей серебряный кубок и осушила его с непринужденностью маркитантки; затем, бросившись на чудесные подушки каноника, заснула с глубокой беспечностью, присущей железному организму и ледяной душе. Пока она спала, ребенка как следует спеленали, а Консуэло сходила на соседний луг за овцой, которая и стала первой кормилицей новорожденной. Мать, проснувшись, приподнялась с помощью Софии, выпила стакан вина и на минуту призадумалась. Консуэло, держа на руках дитя, ждала пробуждения материнской нежности, но у Кориллы было на уме совсем иное. Взяв до мажор, она с серьезным видом пропела гамму в две октавы и захлопала в ладоши.

— Браво, Корилла! — воскликнула она. — Голос у тебя ничуть не пострадал, можешь рожать детей, сколько тебе заблагорассудится!

Затем она расхохоталась, поцеловала Софию и, сняв со своей руки бриллиантовое кольцо, надела ей на палец.

— Это чтоб утешить тебя за брань, — сказала она. — А где моя маленькая обезьянка? Ах! Бог мой! — воскликнула она, глядя на ребенка.

— Блондинка, на него похожа! Ну, тем хуже для него! Горе ему! Не распаковывайте столько сундуков, София! О чем вы думаете? Неужели вы вообразили, что я здесь останусь? Как бы не так! Вы дура и не знаете, что такое жизнь. Я намерена завтра же пуститься в путь. Ах, цыганенок, ты держишь ребенка совсем как женщина. Сколько тебе дать за заботы обо мне и за труды? Знаешь, София, мне никогда не служили лучше, никогда не ходили лучше за мной! Ты, значит, из Венеции, дружочек? Приходилось тебе слышать мое пение?

Консуэло ничего не ответила. Впрочем, и ответь она, ее все равно не стали бы слушать. Корилла внушала ей отвращение. Она передала ребенка только что возвратившейся служанке кабака, по виду очень славной женщине, затем кликнула Иосифа, и они вместе вернулись в приорию.

— Я не давал обещания канонику привести вас к нему, — сказал по дороге Иосиф. — Кажется, он сконфужен своим поведением, хотя вид у него был очень милостивый и веселый; при всем своем эгоизме он не злой человек, он так искренне радовался, посылая все нужное Корилле.

— На свете столько черствых и скверных людей, — ответила Консуэло,

— что люди, слабые духом, внушают скорее жалость, чем отвращение. Я хочу загладить перед бедным каноником свою вину, ведь я так вспылила. Раз Корилла не умерла и, как говорится, мать и дитя чувствуют себя хорошо, а наш каноник способствовал этому сколько мог, не подвергая опасности свой драгоценный бенефиции, я хочу отблагодарить его. К тому же у меня есть свои причины остаться в приории до отъезда Кориллы. О них я скажу тебе завтра.

Бригита отправилась на соседнюю ферму, и Консуэло, приготовившаяся было бесстрашно выступить против этого цербера, очень обрадовалась, что их встретил ласковый, услужливый Андреас.

— Пожалуйте, пожалуйте, друзья мои! — воскликнул он, проводя их в покои своего хозяина. — Господин каноник в ужасно грустном настроении духа, он почти ничего не кушал за завтраком и три раза просыпался во время полуденного отдыха. Сегодня у него было два больших огорчения: погибла его лучшая волкамерия и он потерял надежду послушать музыку. К счастью, вы вернулись, и, значит, одним огорчением стало меньше.

— Над нами он насмехается или над своим хозяином? — спросила Консуэло Иосифа.

— И то и другое, — ответил Гайдн. — Только бы каноник не сердился на нас, мы тогда повеселимся на славу.

Каноник не только на них не сердился, а, наоборот, встретил их с распростертыми объятиями, настоял, чтобы они позавтракали, а потом вместе с ними засел за клавесин. Консуэло заставила его постичь дивные прелюдии великого Баха и восхититься ими, а чтобы окончательно привести его в хорошее расположение духа, пропела лучшие вещи своего репертуара, не стремясь изменить голос и не особенно беспокоясь о том, что он может догадаться о ее поле и возрасте. Каноник был склонен ни о чем не догадываться и вовсю наслаждался ее пением. Он действительно был страстным любителем музыки, и в его восторге было столько непосредственной искренности, что Консуэло невольно пришла в умиление.

— Ах! Дорогое дитя! Благородное дитя! Счастливое дитя! — восклицал растроганный каноник со слезами на глазах. — Ты превратил сегодняшний день в счастливейший день моей жизни! Но что будет со мной теперь? Нет! У меня не хватит сил перенести утрату такого наслаждения, и я зачахну от тоски. Больше я не смогу заниматься музыкой. В душе моей будет жить идеал, и меня загрызет тоска по нему. Я ничего уже теперь не буду любить, даже моих цветов…

— И будете очень неправы, господин каноник, — ответила Консуэло, ваши цветы поют лучше меня.

— Что ты говоришь? Мои цветы поют? Я никогда не слышал.

— Да потому, что вы их никогда не слушали. А я сегодня утром слушал их, постиг их тайну, уловил их мелодию.

— Странное ты дитя! Гениальное! — воскликнул каноник, отечески целомудренно лаская темные кудри Консуэло. — Ты одет бедняком, а достоин всяческого поклонения. Но скажи мне, кто ты? Где научился ты тому, что знаешь?