Читать книгу - "Чужие страсти - Эйлин Гудж"

— Я вижу, они окончательно похоронили этого мерзавца, — заметила она.

Кент оторвал взгляд от английского кекса, который он намазывал маслом, и посмотрел на жену.

— Кого?

— Гордона ДеВриса.

Кент покачал головой.

— Не говори так. Печальная история.

— Тебе следовало бы больше пожалеть акционеров «Вертекса», — возразила Абигейл и раздраженно добавила: — Я уверена, что очень многие из этих людей считают, что он легко отделался, расплатившись только своей жизнью.

Кент бросил на нее острый взгляд.

— Я думал о семье ДеВриса. В новостях на следующий день после случившегося показывали его жену. Она выглядела шокированной и почти невменяемой, словно только что вырвалась из-под бомбежки.

— Вдову, — поправила мужа Абигейл.

На мгновение она испытала естественное сочувствие к этой женщине, бывшей своей подруге Лайле Меривезер, с которой они не виделись и не разговаривали двадцать пять лет. Но оно было быстро подавлено той горечью обиды, которая многие годы тлела в ней подобно присыпанным углям.

— Ты могла бы протянуть ей руку помощи, — сказал вдруг Кент. — Вы ведь дружили когда-то.

— Миллион лет тому назад. Она, вероятно, даже не вспомнит меня.

Абигейл описывала Кенту тот период своей жизни в самых общих чертах. Он знал только, что выросла она в имении Меривезеров, где ее мать работала домоправительницей. Она рассказывала ему о Воне и Лайле совсем немного, так что у него создалось впечатление, что, в отличие от нее, они вращались совершенно в другом мире. Что же касается причины, по которой Розали уволили, Абигейл объяснила это болезнью, хотя рак у нее обнаружили только несколько месяцев спустя. Абигейл не говорила никому, даже Кенту, что увольнение было связано с тем, что ее мать спала с мистером Меривезером. Это бросало бы тень на Розали. Кто поверит, что ее матерью руководила не похоть, а самоотверженное, хоть и абсолютно ошибочное желание сохранить семью Меривезеров и не давать мистеру Эймсу распутничать вне дома?

Когда через год ее мать умерла — по официальному заключению, от естественных причин, — Абигейл не сомневалась, что на самом деле у нее просто было разбито сердце.

Меривезеры, которых Розали считала своей настоящей семьей, отвернулись от нее и даже ни разу не позвонили. Единственным, кто проявил к ним сочувствие после всех этих событий, был Вон. Через восемь недель после того как они переехали в Пайн-Блафф, Абигейл получила от него письмо, в котором он сообщал, что был шокирован и расстроен их внезапным отъездом. Он писал, что связался бы с ними раньше, но много времени ушло на то, чтобы выяснить их новый адрес. А еще Вон выражал надежду, что у Абигейл все хорошо и что когда-нибудь они обязательно встретятся. Как ни печально, но этого не произошло, хотя они продолжали переписываться еще несколько лет. В основном они рассказывали друг другу о своих повседневных делах, стараясь не вспоминать о том, что случилось в тот вечер в карьере. Эти письма были для Абигейл спасательным крутом, который помогал преодолеть безнадежность и отчаяние такого сурового периода ее жизни.

Через какое-то время их регулярная переписка прекратилась, но однажды Вон прислал ей газетную вырезку со статьей, посвященной свадьбе Лайлы, которая, похоже, стала событием сезона в Гринхейвене: неумеренно расточительное трехдневное мероприятие, где успели побывать буквально все значительные фигуры, включая губернатора штата. Абигейл внимательно рассматривала снимок, на котором была запечатлена светившаяся счастьем Лайла, прекрасная в своем расшитом бисером свадебном платье и фате. Глядя на бывшую подругу, позирующую перед камерами, и стоявшего рядом с ней молодого темноволосого мужчину, она почувствовала горечь былой обиды. Обиды, которая со временем забылась бы, если бы вскоре после свадьбы Лайла с мужем не переехали в Нью-Йорк. Все последующие годы Абигейл казалось, что какой бы журнал и газету она ни открыла, неизменно натыкалась в разделе светской хроники на фото Лайлы и Гордона или заметку о них. Это продолжалось до тех пор, пока ДеВрис и его семья не стали главной темой желтой прессы.

— И все-таки, может, хотя бы открытку с соболезнованиями… — начал было Кент.

— К черту. — Абигейл нахмурилась и посмотрела на часы. — Ну и где он? — Почему ее водитель по утрам вечно опаздывает?! На девять часов у нее было назначено совещание, и если не выехать прямо сейчас, вовремя им уже не успеть.

Она подняла глаза и увидела, что Кент как-то странно смотрит на нее, но не придала этому значения.

— Ты успеешь домой к ужину? — Небрежность, с какой он задал этот вопрос, не соответствовала выражению его лица; с мужьями, которых слишком часто предоставляют самим себе, такое случается.

Абигейл подумала, насколько иначе складывались их отношения сразу после свадьбы, и это воспоминание больно кольнуло ее. Они тогда жили в перестроенной художественной студии, такой маленькой, что в ней нельзя было перемещаться, постоянно не сталкиваясь между собой; но, тем не менее, они никак не могли насытиться друг другом. В то время с деньгами было туго и им приходилось много работать. Кент был на четвертом году резидентуры^[14], поэтому главным их доходом были деньги, которые Абигейл зарабатывала в своем — тогда еще неокрепшем — бизнесе по выездному ресторанному обслуживанию. Однако все это не имело никакого значения. В тех редких случаях, когда их выходные совпадали, они почти целые дни проводили в постели. В остальное время они гуляли, ходили в кино, шатались по Гринвич-Виллидж и Чайнатауну в поисках недорогой еды. И хотя шикарные вещи они себе тогда позволить не могли, Кент частенько удивлял ее, делая ей всякие небольшие подарки: старинные дорожные часы с ручкой наверху, которые он раскопал на блошином рынке, коробка ее любимого французского полированного мыла, ее фотография, которую он вставил в рамку. Иногда в свой выходной, если Абигейл не хватало обслуживающего персонала на вечер, Кент подключался сам, надевал жилет и галстук, превращаясь в бармена, или разносил канапе. (Это несколько раз приводило к неловким ситуациям: его узнавали люди, которых он лечил в отделении скорой помощи, и с любопытством пялились на него, несомненно удивляясь тому, что молодой доктор, накладывавший им швы или вправлявший вывихнутые суставы, подает им напитки.)

Кент по-прежнему оставался тем же. Даже если его заботливая манера и превращалась в фанатизм, когда дело касалось вещей, которыми он страстно увлекался, или он превозносил себя как провинциального доктора до такой степени, что временами открыто осуждал других — таких, например, как она, то есть людей с менее благородными устремлениями, — Кент, по крайней мере, не был похож на тех мужей, которые изменяют своим женам. И уж тем более его нельзя было сравнивать с этим Гордоном ДеВрисом, позволяющим алчности взять над собой верх.