Читать книгу - "Что скрывал покойник - Луиз Пенни"

— Но почему? — заинтересованно подался вперед Гамаш. Его и в самом деле одолевало любопытство.

— Это своего рода код, тайный знак. Для лоялистов, сторонников единой империи. Они заселили все окрестные территории, за исключением земель, принадлежащих абнакам[22], естественно. — Гамаш обратил внимание, что Бен великолепным образом проигнорировал тот факт, что аборигены жили в здешних краях на протяжении нескольких тысяч лет. — Отсюда до границы с Соединенными Штатами всего несколько километров. Когда люди, сохранившие лояльность короне во время и после Войны за независимость, бежали из страны, то не могли знать, где могут чувствовать себя в безопасности. Поэтому и был разработан этот код. Группа из трех сосен означала, что лоялистам здесь рады.

— Mon Dieu, c'est incroyable[23]. Так изящно. И так просто, — сказал Гамаш. Он был поражен. — Но почему я об этом ничего не слышал? Я изучаю историю Квебека, тем не менее, эта ее сторона мне неизвестна.

— Может статься, англичане решили сохранить ее в тайне на случай, если она понадобится нам вновь.

По крайней мере, у Бена хватило такта покраснеть, когда он произнес эти слова. Гамаш развернулся и взглянул на высокого мужчину, ссутулившегося раньше времени, но не от болезни, а по привычке, длинные чувственные пальцы которого легонько придерживали поводок собаки, которая при всем желании не могла от него убежать.

— Вы серьезно?

— Последний референдум о суверенитете едва не увенчался успехом, вам это должно быть прекрасно известно. А сама кампания временами была просто отвратительной. Не слишком приятно ощущать себя меньшинством в собственной стране, — заявил Бен.

— Я отдаю себе в этом отчет. Но если Квебек отделится от Канады, вам ничего не будет угрожать. Вы же знаете, что ваши права будут соблюдены.

— Правда? Неужели у меня есть право сделать вывеску на родном языке? Или разговаривать только по-английски? Нет. Мною сразу же заинтересуется языковая полиция. Канцелярия французского языка. Меня дискриминируют. С такой постановкой вопроса согласен даже Верховный суд. А я хочу говорить по-английски, старший инспектор.

— Вы говорите по-английски. И я тоже. И мои офицеры. Нравится вам это или нет, мистер Хедли, но английский пользуется в Квебеке уважением.

— Не всегда. И далеко не все его уважают.

— Верно. Как верно и то, что не все с уважением относятся к офицерам полиции. Такова жизнь.

— Вас не уважают из-за ваших действий, из-за того, что полиция Квебека натворила в прошлом. А нас не уважают только за то, что мы англичане, за то, что мы говорим по-английски. Это не одно и то же. Вы имеете представление о том, насколько изменилась наша жизнь за последние двадцать лет? О всех тех правах, которых мы лишились? Сколько наших друзей, соседей и родственников уехали из-за царящих здесь драконовских законов? Моя мать практически не говорила по-французски, зато я владею двумя языками. Мы стараемся, инспектор, стараемся изо всех сил, но англичане по-прежнему остаются изгоями. Нас винят во всех смертных грехах. Tete carree[24]. Нет, — Бен Хедли кивнул в сторону трех мощных сосен, лениво раскачивающихся на ветру, — я предпочту сражаться за личное, а не коллективное.

В этом, как прекрасно понимал Гамаш, и заключалась принципиальная разница между англо- и франкоговорящими квебекцами, между англофонами и франкофонами; англичане верили в права личности, а французы считали, что должны защищать коллективные права. Защищать свой язык и культуру.

Это был знакомый и далеко не всегда корректный спор, но он редко сказывался на личных взаимоотношениях. Гамаш вспомнил, как несколько лет назад прочел в монреальской газете Montreal Gazette статью одного обозревателя, в которой тот писал, что Квебек живет реальностью, а не политическими бумажными дебатами.

— Все течет, все изменяется, мистер Хедли, — осторожно произнес Гамаш, надеясь ослабить напряжение, которое внезапно сгустилось над их маленькой садовой скамейкой. Франко-английские дебаты в Квебеке разводили людей по разным полюсам. Гамаш считал, что лучше всего оставить эти споры политикам, которым больше нечем заняться.

— В самом деле, старший инспектор? Вы верите, что мы действительно становимся более цивилизованными? Более терпимыми? Менее склонными к насилию? Если бы порядок вещей и в самом деле изменился, вас бы здесь не было.

— Вы явно имеете в виду смерть мисс Нил. Вы считаете, произошло убийство? — Гамаш задал этот вопрос и самому себе.

— Нет, не считаю. Но я знаю, что тот, кто поступил так с ней, намеревался совершить убийство сегодня утром. По меньшей мере, убийство ни в чем не повинного оленя. Это совсем не цивилизованный поступок. Нет, инспектор, люди не меняются. — Бен опустил голову и принялся играть поводком, который держал в руках. — Впрочем, я, наверное, ошибаюсь. — Он взглянул на Гамаша и обезоруживающе улыбнулся.

Гамаш разделял чувства Бена относительно охоты, зато был с ним в корне не согласен в отношении людей. Тем не менее их разговор позволил выяснить кое-что, а ведь в этом, собственно, и заключалась его работа.

Расставшись с Бювуаром, в течение следующих двух часов он был очень занят. Вместе с Питером Морроу и Беном Хедли он побывал в церкви, где Питер сообщил трагическое известие своей жене. Гамаш наблюдал за этой сценой, стоя у двери: ему нужно было увидеть, как она отреагирует, и еще он не хотел им мешать. Он оставил супругов, а сам вместе с мистером Хедли направился по дороге в деревню.

Старший инспектор попрощался с Беном Хедли на околице и направился прямиком в бистро. Найти его оказалось достаточно просто — здание украшали бело-голубые навесы и тенты, а на тротуаре стояли круглые деревянные столы и стулья. Несколько человеком потягивали кофе, не сводя с него глаз, пока он шагал в сторону бистро по улочке Коммонз.

Как только глаза его привыкли к полумраку, царившему внутри, он увидел не одну большую комнату, как ожидал, а целых две. В каждой был свой открытый камин, в котором уже весело трещал огонь. Стулья и столы являли собой разнокалиберный набор антикварной мебели. Кое-где у столов стояли кресла с выцветшей обивкой, на которой еще можно было разобрать фамильные гербы и девизы. Все предметы обстановки выглядели так, словно находились здесь с незапамятных времен, с самого рождения. В свое время он достаточно долго занимался охотой за антиквариатом, чтобы отличить настоящую вещь от подделки, и сразу понял, что алмазная гравировальная игла в углу в окружении бокалов, фужеров и столовой посуды представляет собой подлинную находку. В углу комнаты на длинном деревянном прилавке стоял кассовый аппарат. Там же, на прилавке, вперемежку с пакетами круп быстрого приготовления выстроились лакричные трубочки и завитки, палочки корицы и яркие леденцы в форме медведей.