Читать книгу - "Сидим, курим... Болтовня брюнетки - Маша Царева"

Принесли глинтвейн и хлеб. И то и другое — волшебное. Глинтвейн был умеренно сладким, благоухал медом и пряностями, на поверхности плавали нарезанные квадратиками апельсиновые корочки. Мне показалось, что хмель радостно бросился в голову после первого же глотка. А хлеб… Про такой хлеб хочется говорить ласково — хлебушек. Наверное, где-то в ресторанных кулуарах была пекарня. Щекочущий ноздри волнующим густым ароматом, пористый, пышный, с хрусткой корочкой и нежной невесомой мякостью, с вкраплениями кедровых орешков…

— Не набивай желудок хлебом, — рассмеялся Данила, которому принесли банальный martini dry. — Потому что все остальное здесь еще лучше.

— Тогда пусть хлеб мне завернут с собой… Ну а у тебя как все сложилось, Донецкий? Помнится, ты мечтал быть пиратом и путешественником. Но, судя по всему, стал примерным офисным клерком.

— Злющая ты какая! — рассмеялся он. — И вовсе я не офисный клерк. У меня своя туристическая фирма. Занимаюсь организацией необычных путешествий. В самые нетуристические пятнышки земли. Северный и Южный полюса, джунгли Боливии и Перу, пещеры Кордильеров, глухие леса Сибири… Правда, желающих пока не так много, надо сказать. Да и вся моя фирма состоит из трех человек — секретарша, мальчик на побегушках, гордо именующий себя «старший менеджер», да я сам… Так что если захочешь увидеть чудо, это ко мне.

Его глаза разгорелись, и на минутку из прилизанного джентльмена в кожаном пиджаке выглянул другой Данила Донецкий, мечтательный мальчишка с содранными коленками. Он принялся рассказывать о том, как, бросив Авиационный институт на третьем курсе, он отправился в экспедицию в джунгли Латинской Америки, где, по слухам, все еще осталось много неоткрытых учеными городов. Как известно, доколумбова Америка изобиловала золотом и в древних городах можно было рассчитывать на неплохой улов. В сущности, он хотел стать банальным мародером — что-то среднее между мечтой о судьбе пирата и карьерой современного дельца. Донецкий нанял проводника и отправился в путь, расчищая себе дорогу острым топориком.

— Ты не представляешь, что такое джунгли! Иногда мы передвигались со скоростью сто пятьдесят метров в день! В день! Ты только попробуй вообразить! Идешь, пробивая себе дорогу топором, а через два дня прорубленная тропинка опять зарастает. А вокруг — деревья тридцати метров высотой! Лианы! Высоченная, как камыш, трава! Куча неведомых животных! И все это орет, поет, угрожает, устраивает перекличку!

В тот момент он был похож на безумца. Пятнистый румянец выступил на его щеках, глаза блестели и казались черными из-за расширенных зрачков — создавалось впечатление, что Донецкий по примеру красавиц из прошлого закапал в глаза какой-нибудь белладонны. Речь его стала отрывистой, вдохновенной, и после каждой фразы можно было мысленно поставить четыре восклицательных знака. Он не обратил внимания на официанта, который принес нам острый тыквенный суп с морепродуктами, он даже на меня, свою единственную слушательницу, не смотрел. Казалось, Донецкий видит перед собой все, о чем рассказывает, — и душный лесной туман, и зудящие стаи москитов, каждый из которых достигает размера городского воробья, и волшебный шумящий лес, и ароматный созревший инжир, к которому, точно к приветливому маячку, стекаются все обитатели джунглей.

Надо признаться, рассказ его меня очаровал. И даже не столько рассказ, сколько ситуация — скромный городской мальчик, втайне мечтающий стать пиратом, вместо карьеры и заключенных в строгие рамки будней предпочитает вступить в поединок с густым, как негритянские волосы, лесом.

— Мы рисковали. Мы были вдвоем — я и мой проводник. Конечно, у нас было оружие, но… В джунглях это мало что значит.

— А дикие животные?

— Это еще полбеды. Индейцы. Представь себе, где-то на земном шаре остались уголки, где живут дикие лесные племена, не знающие, что такое телевизор. И единственным аргументом для них является смоченная в кураре стрела.

По моему телу пробежал волнительный холодок.

— И чем все дело закончилось? Вы нашли заброшенный город?

— Увы. Тропический климат не слишком комфортен. Мой проводник подхватил пневмонию и едва не погиб. Мы были вынуждены вернуться. Но на обратном пути… Я увидел чудо.

— Индейскую девушку с черными косами, разгуливающую по лесу топлес?

— Да ну тебя, Федорова! Мы немного изменили курс, чтобы побыстрее вернуться в город. И наткнулись на лесное озеро с водопадом. Глашка, ты даже не представляешь, что это такое!.. — Не глядя, он схватил со стола стакан с водой и залпом его осушил. — Мы пришли туда на рассвете. Еще было совсем не жарко, прохладно даже. Сквозь ветви едва пробивался солнечный свет. Сначала мы услышали мерный шум воды, а потом… Это было настоящее чудо! Водопад, не очень большой, метров пятнадцать. Он спускался вниз каскадами, и вокруг него была золотая дымка крошечных капель. У моего проводника была температура сорок. Он открыл глаза и расплакался — ему показалось, что он уже умер, попал в рай и видит ангелов. Там, на берегу лесного озера, я вдруг понял, что это судьба. И больше мародерствовать не пытался.

— Романтично, — выдохнула я.

— Позже я вернулся туда уже без проводника, в одиночку. А потом… Решил, что хочу делиться этим чудом. Вернулся в Москву, зарегестрировал фирму, снял небольшой офис, дал кое-куда рекламу. Сначала у меня был только один маршрут. Я называл это путешествие «чудотерапией». Пару раз свозил небольшие группы. А потом подумал — ведь в мире должно быть много таких мест.

— Значит, твоя мечта все-таки сбылась. — Мне немного взгрустнулось. Передо мной сидел некогда влюбленный в меня Данила Донецкий, и было нам по двадцать пять лет. В его темных глазах отражались лесные водопады, лианы и обледеневшие вершины гор. Моя арбатская свобода вдруг, пусть всего на одно мгновенье, но все-таки показалась мне… ложной. А жизнь — какой-то пустой. Когда-то я была заложницей швейной иглы и учебника геометрии, а сейчас являюсь пленницей ветхого стула и пачкающего пальцы грифеля. В мою кожу въелась эта грязь — и даже на маникюре она не отскабливается. Получается, изменились только тюремщики, а, по сути, так ничего и не изменилось.

Встряхнув головой, я отогнала мрачные мысли и принялась за жаркое в горшочках. Было оно таким вкусным, что у меня даже немного поднялось настроение. Нежная баранина таяла на языке-и как они умудрились сделать мясо столь воздушно-невесомым?

— А твоя, значит, нет, — прищурившись, вдруг выдал он.

Я уронила в горшочек ложку.

— Что ты имеешь в виду? — Как же это неприятно, когда твои мысли читает совершенно посторонний человек. Значит ли это, что ты примитивна, как табурет из ИКЕА? Или просто собеседник — отличный психолог?

— Признаться, в первый момент я тебе поверил. Когда ты начала расписывать преимущества жизни уличного художника. И даже восхитился-ну надо же, какой смелый поступок, тем более для девушки из интеллигентной семьи. Но сейчас… Я вижу, что счастливой ты не стала.

— Донецкий, не перегибай палку, — устало попросила я, — ну встретились через столько лет, ну пообедали вместе, ну поделились новостями. Не надо читать мне мораль, договорились?