Читать книгу - "Сибирская любовь. Книга 2. Холодные игры - Екатерина Мурашова"

Досуг Веры, таким образом, заполнился весьма полезными и интересными для молодой женщины штудиями. Но в душе все равно не наступал покой.

История с гибелью Дубравина продолжала тревожить первобытный, но от природы сильный мозг Веры. Что-то здесь было не так, и далеко не все концы связывались с положенными им концами. Понятно, что юная, глупенькая Софи этого не видит, тем более что она нынче уж другими делами занята… Ладно, пусть Дубравин ехал в Егорьевск вместе с новым управляющим и жалованьем для прииска. Напали разбойники, отобрали деньги и всех убили. Пускай, здесь все покуда понятно. Управляющего не добили до конца, он потом очнулся, шел по тайге, вышел к людям. Хорошо. Он же принес с собой бумаги Дубравина, взятые у трупа. С его слов известно о гибели кучера и казаков, сопровождавших деньги. Но ведь с Дубравиным непременно должен был ехать Никанор. Куда же он подевался? Тоже убит? Но управляющий вовсе о нем не поминал. Ни как о живом, ни как о мертвом. Забыл? Да Никанора, пожалуй, забудешь! Может, Никанор вовсе с хозяином не ехал, остался по какой-то надобности или поехал вперед? Натянуто, да и уж потом-то он бы объявился, стал бы про Дубравина узнавать. Но ничего такого не было. Значит, ехали вместе. Но зачем же управляющему врать о чужом ему Никаноре? И что же все-таки стало на самом деле с дубравинским камердинером? Как узнать? В Егорьевске Никанор не появлялся – это точно и обсуждению не подлежит. Помимо его заметности, он бы нашел способ оставить Вере весточку.

Где еще мог бы появиться Никанор, если бы остался в живых? В селах, у крестьян? Нет, то вряд ли. Внешность у дубравинского камердинера, прямо скажем, разбойничья. А крестьяне в селах и так как в осаде живут. Прислуга, из деревни родом, рассказывала, да и ссыльный тот, господин Коронин, Софи говорил, а Вера слышала. Только нынче по сибирским лесам да трактам без малого пятьдесят тысяч разбойников, да ссыльных, да беглых каторжников шляется. Всем есть-пить надо, да одеться, да бабу. Грабят, жгут, насильничают почем зря. Что крестьянам делать? Как увидят, бьют их нещадно, жестоко, по-звериному, до смерти. Кто осудит? Господин Коронин, похоже, не осуждает…

В общем, в село умный Никанор не сунется. В городе каждый человек на виду. Что остается? Прииск да приисковые поселки. От начальства далеко (здесь говорят: тайга – царь, медведь – судья), да и рабочих кто в лицо различит? Бывала Вера на городских фабриках, присматривалась, знает.

Значит, что-то могут ведать про Никанора на прииске. Там и узнавать надо.

Спустя несколько дней Вера случайно услышала, что едет на прииск Мефодий, степенный, положительный, хотя и не старый еще гордеевский слуга. Маленькая узкоглазая Виктим на Мефодия заглядывалась и потому все о нем знала. Ехал Мефодий за каким-то делом в лабораторию, не то бумаги забрать, не то отвезти. А заодно и широкоскулый племянник остяка Алеши вез кое-какой припас в приисковую лавку. Племянников этих было у Алеши необыкновенное множество, люди уж им и счет потеряли, и верить не верили, но Алеше все равно: «Вот, племянник мой, однако!» – и изволь жаловать очередного, с лицом, как потрескавшаяся глиняная миска, и черненькими ягодками-водяничками за припухшими веками.

Меж собой племянник с Мефодием почти не говорили. Мефодий правил, изредка оборачивался к Вере и коротко, степенно рассказывал очередную байку о здешних местах. Байки все были назидательные, не похабные. Вера молча слушала, после благодарила. Вопросов не задавала.

Племянник дремал на тюках с товаром, клевал широким носом, иногда, сползая, приваливался к Вере теплым плечом. Вера осторожно, чтобы не кренить сани, отодвигалась.

Так и доехали почти до прииска. Мефодий, так ничего у Веры и не спросив, высадил молодую женщину в поселке, сказал, что обратно выедут до темноты, и если Вера со своими делами поспеет, пусть подходит к бревенчатому бараку, в правом конце которого и располагалась лаборатория. Вера кивнула и, не имея покудова никаких планов, не спеша пошла по единственной поселковой улице, ведущей прямиком на прииск.

В питейной лавке, что располагалась на обороте лавки обычной, явление статной, спокойной Веры вызвало нешуточный интерес. Потасканные, в той или иной степени нетрезвые парни и мужики наперебой стремились Вере услужить, предлагали, что у самих было: стопарики с водкой, вино, шаньги или неровные куски колотого бурого сахара. Один, самый активный, даже обежал барак и купил в лавке кулек с каменными, в белых сахарных разводах, пряниками.

Вера от водки с вином отказалась, пряников и шанег откушала. Расспрашивала аккуратно, словно по поручению барышни-хозяйки. Все мужики про осеннюю кражу жалованья помнили и дружно сходились во мнении, что разбойников нанял сам Гордеев или уж его ближний – Алеша, чтоб денег рабочим не платить, а опять всех на новый сезон в кабале оставить.

– Здесь у них, девка, кругом договор, – горячился пожилой, относительно трезвый мужик, у которого на правой руке не хватало трех пальцев. – И все так устроено, чтоб трудового человека прижучить. Гляди: весной аванс дают, мы – берем. Сами знаем, что расчет неверный и мало, а куда денешься? Денег-то нетути, а детки малые кушать просют, баба пилит, что твоя пила…

– Пили бы зимой меньше, больше бы денег на деток осталось, – резонно заметила Вера.

Мужики на ее замечание обиделись.

– Да мы разве много пьем?!

– А чего еще зимой делать-то, коли иной работы нету?

– Мы ж отчего пьем-то? Пойми ты, дурья башка, – мы от безысходности пьем!

– Тут был один из образованных-то, ссыльный, он нам все объяснил. Податься трудовому народу некуда, потому как везде заговор мироедов. Что рудник, что прииск, что фабрика – все одно наша могила. А водка – чтобы от дум отвлечь. И так не токмо у нас – везде по миру, где труд капиталом угнетен. И будет так, пока мы все… эти… забыл, какое слово… не объединимся и толстосумов в море не скинем…

– Отчего же в море-то? – удивилась Вера.

– Да он ране матросом был, – пояснил товарищ образованного пролетария. – На пароходе по Оби плавал. Пока не прогнали за пьянку-то…

– Не за пьянку меня прогнали, а за ажитацию! – возразил бывший матрос. – Потому как я понял права трудового народа, а вы гибнете во тьме пьянства и невежества!

– Вместе покудова гибнем-то, – резонно сказал беспалый. – Но ты, девка, права по видимости, а вот он, – мужик ткнул в бывшего матроса уцелевшим пальцем, едва не попав тому в глаз, – он прав по сути! И не надо никакой ажитации…

– Агитации, – автоматически поправила Вера.

– Я говорю, не надо никакой ажитации, чтоб понять: им, мироедам, вроде Гордеева и прочих, выгодно держать нас в самом скотском состоянии, чтоб мы на все их условия соглашались и работали там, где никакая скотина работать не станет, а тут же сдохнет. В России-то крепостное право еще когда отменили, а у нас доселе и кнутом секут, и товары только в Алешиной лавке покупать разрешают – а тут-то, уж поверь, все втридорога, – и штрафы берут за каждый чих…

– Ты, девка, инженера-то, инженера нашего видала? – вступил совсем молодой рабочий с рыжим клочкастым пухом на щеках, покрытых неровным, чахоточным румянцем. – Как он, аспид, со своей тетрадочкой ходит и все туда записывает, а после хозяину докладывает? Вот уж кого на осине повесить надобно!