Читать книгу - "Речи любовные - Алиса Ферней"

— Так, значит, вы беременны и молчали об этом! Полина стыдливо улыбнулась. Ни за что на свете она не осмелилась бы признаться ему в том, что думала: он хочет стать ее любовником, но это невозможно, так как она ждет ребенка. Догадался ли он? Как бы то ни было, он заявил:

— И вы думаете, меня это остановит? Она кивнула.

— Но почему? — поинтересовался альковный голос. — Напротив, я так рад за вас.

Она жалко улыбнулась. Ей бы хотелось быть свободной, чтобы ничто не стояло между ними.

— Сами-то вы тоже этому, надеюсь, рады, — проговорил он, возможно, прозрев ее женское смятение.

И хотя она кивнула: о, конечно, — на самом деле это было не так: она была в отчаянии, чувствуя в животе и плоть будущего ребенка, и огонь желания. И разочарована, что он не поспешил еще сильнее убедить ее в твердости своих намерений. Но как ему было догадаться об этом женском отчаянии, ведь он был мужчина, а значит — свободен, и не ведал подобных проблем. Она была обманута в своих ожиданиях и молчала, не признаваясь себе в том, она уже ждала от него слов любви. Ей хотелось услышать от него то, что, по ее мнению, должно было сейчас последовать. Он мог бы, например, сказать: «Не беспокойтесь, у нас все впереди, я не спешу». Или что-нибудь более высокопарное: «Вы и я — это неизбежно». Ох как бы ей это понравилось! Но ничего такого он не сказал, поскольку для него это были очевидные вещи. Его тянуло к иному: насладиться в полной мере прелестью этих мгновений ожидания, первого свидания. Возможно, не сознавая этого, он заранее стремился защитить ее от мук, которые испытывали имевшие с ним дело женщины. Ему и в голову не пришло, что она в нетерпении и уже приходит в отчаяние и что нужно как-то помочь ей. Вместо этого он сказал:

— В любом случае это вам очень к лицу. Вы вся сияете. Я обожаю беременных. — Поскольку она молча улыбалась, он продолжил: — Чему вы улыбаетесь? Не верите? Знаете, для мужчины ношение ребенка — это нечто завораживающее. Никогда женщины не кажутся нам более далекими, непонятными и загадочными, чем тогда, когда они вынашивают ребенка.

«Модное мнение», — подумала Полина, найдя его довольно расхожим, и от этого ее уверенность в себе возросла. Она фыркнула, продолжая улыбаться:

— Это отвлеченный способ смотреть на вещи, но вы не понимаете, о чем говорите.

— Это верно, — согласился он. И с некоторой опаской в голосе поинтересовался: — А вам не нравится быть беременной?

— Терпеть не могу, устала, все время тянет спать отяжелела, подурнела…

— Но вы ослепительны! — промолвил он, пытаясь ее рассмешить.

И ему это удалось.

— Лично я ни о чем не догадался. Какое еще доказательство вам требуется? — убеждал он ее, а сам думал «Она так молода!»

Он снова замер и не сводил с нее восторженных глаз Она же размышляла о том, как терпелив с ней этот пресыщенный, избалованный женским вниманием мужчина. Их — мужчину и женщину — сближало и разделяло одно и то же: он не мог догадаться, каков ход ее мыслей и чего она ждет от него. Различие полов нарушало гармонию: желание любить себя и способность понять себя не имели, в сущности, ничего общего. «Он смеется надо мной», — снова мелькнуло у нее. А ему в эту минуту хотелось сжать ее в объятиях и баюкать, как малышку. Ну как иначе, чем проклятием, назвать то, что все в них — и искренность, и доверие — было под спудом, заключено в плоть, как в темницу, и не имело выхода?

Какое-то время она обескураженно молчала. Чувствуя: что-то не так, он тоже замолчал, продолжая удивляться непорочности, нетронутости ее лица, ее юности. Будь он чуть постарше, она годилась бы ему в дочери. К его чувствам примешивалась отеческая нежность. Она же прислушивалась к гудению крови, делающей свое разрушительное дело. «Этим невозможно насытиться», — думала она, полная надежд и благоговения. Что бросало ее в объятия этого мужчины? Магия Любовный напиток? Если она и смеялась так много, то в предощущении пьянящего будущего, одержимая неизбежностью соединения их тел. Ее влечение к нему вобрало в себя весь мир. Она была влюблена. Ошибиться было невозможно. Что дальше? Как решиться избежать удовольствий, не отведать их оттого лишь, что они уже отведаны тобой? Она вертела нож в правой руке: это был один из тех ресторанных приборов, на посеребренной рукоятке которого выгравирована цифра. Жиль Андре намазывал маслом кусочек хлеба. Молчание затянулось. Она опять вспомнила о муже. «Обманываю ли я его уже?» Воспоминание было полно отравы. И все же она должна была признаться себе, что обманывала, поскольку скрывала происходящее сейчас. Но угрызений совести не испытывала. Ей никак не удавалось убедить себя, что должно и нужно разминуться со страстью. Страсть — это жизнь: ее нужно прожить. Ведь все на земле конечно. И смерть подступит быстрее, чем кажется. Кто оценит то, что ты превозмог себя и стал выше зова плоти? Всему придет конец, и тайны почиют вместе с их носителями в могилах. Страдания изгладятся из памяти. И какими смешными покажутся их жизни и глупыми страхи! Верность в супружестве, кто же спорит, предпочтительнее. Но можно ли сказать «нет» новой любви? Если ты живой — нельзя. Значит, следовало втайне присовокупить одно к другому. Это казалось ясным как божий день. В длинном перечне грехов и заблуждений, там, где речь идет о супружеской измене, любовная тайна обретает двойную красоту, красоту непризнания в содеянном и красоту заклейменного чувства. Требуется только одно: чтобы это была настоящая любовь. А не возня в постели. В этой фразе и заключена суть непорочности: любовь, а не возня в постели. Но как убедиться в чувствах мужчины?! Как с самого начала распознать, подписываешься ли ты под клятвой или под ничтожной писулькой?

Как легко болтать в самом начале! Ее томили нежные слова. Она то облокачивалась о спинку стула, когда слушала его, то почти ложилась грудью на столик, когда говорила сама. Она была прикована к происходящему между ними, упивалась тем, как он ею любуется, была с ним во всем заодно, и даже в большей степени, чем ему казалось. Слова, вылетавшие из ее хорошенького ротика, были окутаны облаком.