Читать книгу - "Искупление - Элизабет фон Арним"

О да, так и будет, теперь ее ждет покой, покой, шептала она, глядя воспаленными глазами на знакомые, памятные с детства места. Ей мучительно захотелось уползти назад, в прошлое, в пору невинности, когда она еще не знала Боттов. Какой прекрасной – или так ей теперь казалось? – была жизнь в Блумсбери. Чудесные золотые дни. На залитых светом улицах – улицы ведь и вправду сияли? – они с Агги играли в серсо, перекидывая друг другу кольца, сделанные, должно быть, из звезд. Летними вечерами в озаренные таинственным светом окна вливалась музыка, манила за собой, и они, завороженные, вставали с кроватей. В саду возле их дома творились чудеса, на деревьях появлялись яркие волшебные плоды, а воздух дрожал от трепета неведомых крыльев. Милли вспомнилось, как позднее, когда она стала старше, но связь ее с красотой еще не порвалась, у них в гостиной, где высокие стеклянные двери выходили на маленький балкон с железной оградой, за ней ухаживал Эрнест, богатый поклонник, которому ничего не стоило облегчить жизнь ее юной сестре и отцу, отдававшему все свои силы работе. Прежде за ней никто не ухаживал, и она, очарованная, слушала его объяснения в любви и верила каждому слову. Она тогда не знала, подумала Милли, когда за окном показался Британский музей, оживив воспоминания об отце, который служил там библиотекарем, а потом и об Артуре, что любовь проходит. Люди оправляются от любви подобно выздоровлению после болезни. Милли посмотрела на знакомое здание, на знакомого привратника возле ворот – вроде бы того же самого, – на голубей, несомненно, тех же самых. Рано или поздно любовь, как и болезнь, проходит, но есть и отличие: когда заканчивается любовь, становится не лучше, а хуже.

Тогда она этого не знала, да и откуда? Милли едва исполнилось двадцать, прежде у нее никогда не было настоящего возлюбленного, и Эрнест казался ей идеальной кандидатурой на эту роль. Странно теперь вспоминать его хрипловатый взволнованный голос, когда он прощался с ней вечером накануне их свадьбы, Эрнест обнял ее и сказал, что сделает все, чтобы она была счастлива всегда, всегда, всегда. Как ни удивительно, он действительно так думал, хотя никогда впредь не говорил ничего подобного. Верилось с трудом, но она шагала в мире слов прямиком к медовому месяцу уверенно и твердо, а затем двадцать пять лет находила правильные ответы. Но поскольку она не способна была вынести то немногое, что от нее требовалось (теперь, по прошествии времени, это казалось сущим пустяком: всего-то и нужно было – сидеть дома да быть хорошей женой), поскольку была слабой, одинокой и вдобавок глупой, в сердцевину двадцати пяти лет ее брака проползла и свернулась клубком алая змея – десять лет греха.

Милли встряхнулась. Пусть она целую вечность не ела и не спала, не стоило сгущать краски. Взять хоть слово «алая». Пожалуй, у нее были некоторые основания уподобить их долгую, безмятежно спокойную связь с Артуром змее, потому что в ее основе лежали вероломство и обман, но никак не алой. Эрнест, возможно, употребил бы это слово в порыве ярости, иного нельзя ожидать от обманутого мужа, которого водили за нос, да и Ботты, хорошо знакомые с Апокалипсисом, в своем справедливом гневе, несомненно, вскоре заговорят о великой блуднице, «жене, сидящей на звере багряном», но сама Милли, знавшая подробности их с Артуром встреч, не воспользовалась бы этим определением. Возможно, много лет назад, в самом начале, таком страстном и ярком, словно пламя…

Она смотрела в окно, плотно сжав губы, чтобы не дрожали, и вспоминала, как все начиналось, тот ужас, и изумление, и нежность. Возможно, начало всегда наполнено нежностью? А конец неизбежно мрачен и печален? Ведь даже Эрнест вначале был так нежен и клялся сделать ее счастливой на веки вечные. А теперь он мертв, да так и не сделал ее счастливой, а она не принесла счастья ему, все было кончено, и вот она возвращается туда, где прошла ее юность, одинокая женщина средних лет, жалкая, опозоренная, лишившаяся всего, кроме, быть может, той частицы ее погибшей души, которую еще можно спасти.

Да, но у нее осталась Агги, которая еще здесь, живая. Пока на свете есть Агги, разве можно говорить, что она все потеряла?

– Ах, милая, милая сестра, – чуть слышно заговорила Милли, разжав губы. – Дорогая моя маленькая сестренка.

Маленькая только потому, что младшая. Старшая всегда относится к младшей по-матерински, тем более будучи замужем, хотя в действительности младшая на голову выше, длинная и стройная, с ясными глазами и румяными щеками. Такой сестра запомнилась Милли в тот день, когда по возвращении из свадебного путешествия та встретила ее на крыльце дома на Мандевилл-Парк-роуд. Даже в трауре, который она носила после смерти отца, Агги была похожа на яркий цветок. Милли обхватила руками эту молодую, будто заряженную электричеством фигуру, прижала к груди и шепнула между поцелуями, что будет нежно заботиться о ней. И она заботилась о сестре до того дня, когда три месяца спустя, не сказав ни слова, Агата сбежала среди ночи. Милли пришла в ужас, ведь она тогда еще не понимала, что люди иногда совершают подобные поступки, даже если речь идет о твоей собственной сестре.

Будь у нее в кошельке десять фунтов, а не немногим больше четырех, она сразу поехала бы прямо к Агате, не стала бы дожидаться встречи с поверенным по поводу денег: их можно было бы выслать и потом, – но Агата жила так далеко, в почти недоступном краю, и Милли понимала, что ей не хватит средств, чтобы добраться до сестры. Пожалуй, это даже к лучшему, что нельзя поехать прямо сейчас, сказала себе Милли, сидя понурившись в углу такси: слишком она устала, вконец обессилела после долгого пути до Талс-Хилла. Хотелось бы хорошенько выспаться, перед тем как она встретится с Агги и обо всем расскажет: Милли казалось, что она не вынесет нового всплеска чувств, не выдержит напряжения, если не поспит. Найти бы какую-нибудь тихую комнату и выспаться, а потом немного поесть – возможно, тогда в голове прояснится и она будет лучше соображать. Пока же, признала Милли, глядя затуманенными глазами в окно, она вовсе не способна думать: в голове сплошная сумятица, и такая же сумятица в душе – ужасная тяжесть, боль и страх…

Милли остановила такси на углу Рассел-сквер. Отсюда она пойдет пешком, и как только увидит объявление о сдаче жилья внаем, снимет комнату, если это будет не слишком дорого, запрется и завалится спать.

Но на Рассел-сквер, как оказалось, никто не жаждал заполучить постоялицу – по крайней мере,