Читать книгу - "Гентианский холм - Элизабет Гоудж"

— Бони! — прошептала Стелла.

Значит, пришел-таки. Французы наконец высадились. Она росла под постоянным страхом вторжения, неизменно омрачавшего ее счастливую жизнь на ферме. Пролив — единственный барьер, отделявший Англию от врагов, был всего в нескольких милях от них. Сколько Стелла себя помнила, каждый раз, идя в церковь, она видела пики и копья, которые хранились там в боевой готовности на случай вторжения. Она наблюдала, как упражняются в обращении с ним мужчины, в их числе и отец Спригг, и не раз слышала истории о наводивших ужас отрядах вербовщиков во флот или в армию. Из окон фермерской усадьбы был виден холм, на котором стоял маяк, и там наготове всегда был сложен гигантский костер, который зажгут, когда появятся французы, — и высокое пламя оповестит о несчастии весь край. Там всегда сидел человек, который наблюдал за морем.

В ту зиму, когда вражеские корабли стояли в портах, готовые перебросить через пролив тысячи солдат, Стелла была еще маленькая. Но она помнила страшный спасительный шторм, который их уберег, и благодарственный молебен в церкви. Но больше всего боялись вторжения в прошлом году. Говорили, что сто пятьдесят тысяч французов собрались в Булони, и что Бони избрал для высадки Торби. Отец Спригг уехал тогда из дома вместе со всеми, так как ополчение Южного Девона охраняло артиллерийские батареи вдоль побережья, а детей и стариков собирались отправить в Дартмур. Стелла смотрела, как готовят в путь их самый большой фургон. Матушка Спригг ходила вся белая, плотно поджав губы, а Мэдж все время плакала… Но тогда пронесло. А теперь нет, произошло-таки, в тихую сентябрьскую ночь, когда никто ни о чем не думал, и всем было так хорошо. Это темное лицо было лицом француза, и скоро их полчища станут дубасить в запертые ворота конного двора, могучий ствол дерева, которым они были перегорожены, не выдержит страшного натиска, и всех в доме перебьют.

Но страх прошел так же внезапно, как и появился. Ужас передался ей от Ходжа, и от него же она вновь обрела мужество. Шерсть на спине пса снова улеглась, рычание стихло. Он по-прежнему внимательно смотрел вверх, на окно, но легонько завилял хвостом.

— Черт возьми! — обрушился сверху негодующий голос. — Скормила все молоко этим паршивым кошкам, чтоб они сдохли! А у меня с голодухи живот к хребту прилип! — Тут человек умолк, поняв, что ляпнул что-то не то — ведь девочка, в конце концов, совсем еще маленькая. — Ты почему не спишь? — рявкнул он грозно, но напоследок, сорвавшись, дал петуха.

Это-то его и выдало. Никакой это не мужик, и уж тем более не француз, а всего-навсего обычный мальчишка, у которого ломается голос, местная шпана, грязный, загорелый как головешка. Он дико уставился на Стеллу блестящими черными глазами; черные, прямые волосы неряшливыми патлами свисали на лоб.

— А ты почему? — спросила в ответ Стелла, разозлившись.

Он засмеялся, и на темном лице сверкнули белые зубы.

— Видишь ли, я сплю в стоге сена, поэтому хочу залезу спать, а хочу — нет.

— А как ты в окно влез? — снова спросила Стелла, представив себе высокую наружную стену, отвесно поднимавшуюся от самого края дорожки.

— По стене, — ответил мальчишка просто. — В ней полно щелей. Дай, думаю, залезу, поищу чего-нибудь поесть. Только окошко вот маловато оказалось.

Стелла заметила, что руки, которыми он вцепился в подоконник, совсем побелели — ни кровинки. Мальчишка цеплялся за стену пальцами рук и ног, как обезьянка, и она почувствовала уважение к существу, чьи акробатические способности не уступали ее собственным, а, может, и превосходили их. Сама она вряд ли смогла бы взобраться по стене. Ходж, стоящий рядом с ней, вилял хвостом все быстрее и быстрее, а уж Стелла знала, что в людях он не ошибается.

— Если не спрыгнешь, пальцы у тебя онемеют, и ты упадешь, — сказала она. — Сигай на дорожку, а я вынесу тебе чего-нибудь поесть.

— А ты не врешь? Хозяина на меня не напустишь? Один раз он уже шуганул меня отсюда в три шеи, а в следующий раз — хвать за шкирку и к вербовщикам.

Мальчишка испытующе смерил Стеллу своими черными глазами. Она ничего не ответила, только на минуту встретилась с ним взглядом. Взгляд у нее был ясный, твердый и немного презрительный. Последний вопрос ее оскорбил. Затем девочка взглянула вниз на Седраха, Мисаха и Авденаго, которые розовыми язычками старательно вылизывали последние капли молока с пустой миски, наклонилась и с нежностью погладила их по головам, что делала каждый вечер, а потом взяла на руки Авденаго, грязнулю и неряху, и прижала его к груди.

Лицо мальчишки в окне на мгновение скривилось, будто он собирался заплакать, и вдруг исчезло. Стелла ласкала котов, как ласкала их всегда, каждый вечер, а вовсе не воображала перед ним, но никакие слова на свете не могли сказать ему яснее, как страстно она заботится обо всех бездомных тварях, лишенных домашнего тепла и любви. Она не выдаст его. Нет. Да она скорее умрет. И с этого момента он полюбил ее.

3

Второй раз за вечер Стелла с Ходжем совершили набег на кладовую. На этот раз Стелла боялась, как бы их воровство не заметили. Матушка Спригг была щедрой хозяйкой, и эти набеги, совершаемые ради Даниила и котов, видимого урона изобилию кладовой вроде бы не наносили. Но уж на этот раз убыток вряд ли можно будет скрыть. Стелла взяла большой кусок пирога с голубятиной, ломоть хлеба, кусок сыра и пару яблок. Ладно, последствия она как-нибудь перенесет. Надо же накормить бездомного мальчишку, именно бездомного, уличного, еще более уличного, чем Даниил и коты.

Она снова вышла во двор, держа в руках тарелку и кружку молока, и направилась к запертым на засов воротам. Там она поставила припасы на булыжники и задумалась, что делать дальше. Как же ей приподняться и оттащить ствол дерева, которым были подперты ворота? А ведь как-то это надо сделать — ведь попасть к передней двери, не взобравшись снова по крыше в свою комнату (что совершенно невозможно, раз обе руки заняты), или не пройдя через кухню, где сидят отец и матушка, никак нельзя. Ее приемные родители отличались добрым сердцем, но за все эти смутные годы у селян было столько малоприятных стычек со смутьянами, шпионами, дезертирами и беглыми каторжниками, что они давно уже предпочитали не привечать чужаков и всяких пришлых бродяг. Оставалась только дверь во дворе или ничего, и Стелла решительно подошла к ней, наклонилась и подставила спину и голову под древесный ствол. То же самое сделал и Ходж. Вдвоем они приподнимали дерево и толкали его, пока совсем не выбились из сил. Но дело все-таки сделали, и Стелла без лишнего шума опустила его на землю. Но ее уже шатало от усталости, кровь стучала в висках, и дышала она натужно и хрипло. Теперь оставалось распахнуть тяжеленную дверь. Она смогла и это и, снова взяв в руки кружку и тарелку, заторопилась на старый луг, окаймлявший двор с севера. Через него проходила колея, по которой телеги подъезжали к воротам, выходившим на дорогу — ту самую, что шла за конюшнями и считалась западной границей Викаборского хутора.

Старый луг, который облюбовали хуторские свиньи, был прелестным местом: там и сям росли на нем старые яблони, из их яблок делали сидр, а среди яблонь плутал ручеек. Стелла побежала по колее к высоким, запертым на висячий замок воротам в густой живой изгороди из колючих растений. Там она приводнялась на цыпочки, поставила тарелку и кружку на вершину одной из двух старинных колонн из прочного камня, на которые опирались ворота, и полезла через них, таща за собой Ходжа. Забравшись на самую верхотуру, они шлепнулись в траву, бордюром окаймлявшую дорожку. Обычно Стелла не прыгала так с ворот, а залезала наверх и слезала вниз с проворством обезьянки, но сейчас она все еще не пришла в себя после возни со стволом.