Читать книгу - "Обрученные Венецией - Мадлен Эссе"

Поздним вечером, когда в монастырском дворе опустело, Каролина, вопреки минувшим мольбам сестры Елизаветы, все же сумела уговорить кормилицу выйти на улицу подышать воздухом. До закрытия дверей монастыря оставалось около часа: после вечерних молитв монахини возвращались в свои кельи, дабы отойти ко сну. Именно это непродолжительное время синьора Фоскарини видела наиболее подходящим для вечерней прогулки: безвкусному ужину она предпочитала уединение в сумерках.

Противоречие здешним порядкам и пренебрежение ими Каролину мало занимало: она знала, что присущая ей напористость остановит монахинь, намеревавшихся ее оклеветать и пустить под кнут за самовольство. В последние дни Палома часто вторила, что синьоре нужно благодарить ее несносный нрав за то, что его твердость не позволяет «гиенам» разорвать ее сердце. Кормилица уверяла: будь Каролина хоть немного слабее духом, инокини уже давно облачили бы ее в монашескую рясу.

С момента злополучной стычки с настоятельницей и толпой монахинь прошло около недели, и Каролина с удовольствием про себя отмечала, что никто более не грозится сжить их со свету. Большую роль в этом сыграли грозные слова синьоры о расправе, которую в состоянии устроить ее муж.

Словом, этот самый благоверный супруг, вопреки всем ожиданиям синьоры Фоскарини, и не думал появляться в стенах монастыря. Каролина потеряла всякую надежду на то, что Адриано докопается до истины. Или же сам поймет ничтожность своих злополучных обвинений. Окончательно потеряв веру в лучший исход этих событий, синьора перестала с нетерпением бросаться к окну, как только слышала скрип открывающихся ворот монастыря.

Разочарованная и смирившаяся с изумляющей глупостью своего мужа, Каролина вынашивала в себе замысел побега из монастыря, ставшего местом ее узничества. Самое поразительное, что в этих местах синьоре Фоскарини, страдавшей всю жизнь из-за зависимости от мужской власти, пришлось признать: в жизни существуют вещи куда более ужасающие, чем заточение женщины. И пусть здесь ее свобода ограничивалась лишь возможностью посмотреть на волю через маленькое задвижное окошко на воротах монастыря, ее пронизывал ужас от мысли, что эти стены сотрясают непомерно жестокие вещи.

Невзирая на то, что ей уже довелось увидеть в этих местах, Каролина не могла понять: как могут в людях, живущих духовной жизнью, сочетаться лицемерие и гнев, так артистично скрываемые за маской притворного смирения? За время пребывания в этих обшарпанных стенах женщинам ни разу не довелось увидеть хотя бы одну снисходительную улыбку на хмурых лицах инокинь. Одной частью этой черно-белой массы владело осуждение, настырно стремившееся вырваться наружу в виде презрительных порицаний. В лицах других монахинь с опаской пробивался страх… страх стать жертвой фанатичной тирании прочих служительниц этого странного места.

Лишь благодаря собственному сильному нраву Каролину не страшила жестокость монахинь, но она угнетала ее веру в Бога, окрепшую под влиянием мудрых наставлений сестры Елизаветы, пожалуй, единственной инокини, которую синьоре Фоскарини хотелось от души назвать благочестивой. После печального инцидента с покаранием сестры многие монахини изменили свое отношений к мирянкам, однако, подавляющее большинство все еще находились во власти давления матушки Марии. Последнее событие вызывало в Каролине еще большее желание поторопить свой побег из здешних мест, навевающих на ее душу сумрак и пустоту.

Итак, отправившись на вечернюю прогулку, Каролина намеревалась собраться с мыслями для того, чтобы в который раз осмотреть местность и выявить «слабые» места здешней территории, которые могли бы выпустить мирянок на желанную волю. Со дня на день в стенах монастыря должен был появиться гонец от Адриано Фоскарини, и Каролина боялась в очередной раз пропустить его прибытие. Но каково же было ее удивление, когда у парадных ворот в обитель монастыря она увидела всадника, которого почтительно встречали две инокини.

– Смотри, это гонец из Венеции! – произнесла шепотом Каролина. – Чует мое сердце, что он от сенатора Фоскарини. Пройдем-ка поближе…

Словно невзначай женщины приблизились к путнику, ненавязчиво рассматривая его внешность: молодой мужчина, лет двадцати пяти, с ярко выраженными, но некрасивыми чертами лица, о чем-то беседовал с монахинями. Те помогали ему снять с лошади большие набитые сумки, затем отвели кобылу под деревянный навес, где обычно бегало с десяток истощенных кур.

– Добрый вечер, – как-то игриво пропела Каролина, наслаждаясь заинтересованным голубоглазым взглядом, устремленным на нее. Нечто внутри нее клокотало, предвещая удачное продолжение этого вечера.

Поначалу офицер ответил на ее приветствие кивком головы, но когда синьора Фоскарини подняла руку с перстнем, который она ни на секунду не снимала, он понял, кто она, и учтиво поклонился.

– К вашим услугам, синьора, – покорно промолвил он, не смея даже шелохнуться без ее позволения.

Монахини безмолвствовали, смиренно соединив руки перед собой, не решаясь бесцеремонностью перебивать общение мирян. Каролина же гордо вздернула носик кверху, ликуя, что за последние три недели она впервые тешится возможностью вновь ощутить себя светской дамой.

– Антонио Брастони, – представился гость и учтиво склонил голову.

– Сдается мне, дорога совсем вымотала вас, – заметила Каролина, глядя в уставшие глаза солдата.

Тот не проронил ни слова до тех пор, пока она не спросила:

– Как обстоят дела в Венеции? – и тут же нетерпеливо поинтересовалась: – Как поживает сенатор?

Палома заметила, как госпожа с сожалением прикусила губу, ненавидя себя за то, что поспешила с последним вопросом о благоверном муже.

– Сенатор Фоскарини интересовался вашим состоянием и здоровьем, – ответил Брастони.

– Синьора весьма дурно себя чувствует и ничего не ест… – принялась было лезть в разговор Палома, желая пробудить в сенаторе жалость, но Каролина сразу же одернула ее упрекающим взором.

– Передайте глубокоуважаемому сенатору, что синьора никогда так замечательно себя не чувствовала, как в этом прекрасном месте, – с ехидным смешком промолвила она.

Антонио почтительно поклонился.

– Синьор передал вам некоторые вещи, – отчитался он.

Вещи… Как только она могла надеяться на его благоразумие?

Ее взгляд слегка потускнел, глядя на баулы с вещами, но ей тут же удалось взять себя в руки и притворно улыбнуться.

Решившись обворожить простака, дабы рассеять его бдительность, Каролина одарила мужчину ослепительной улыбкой, чем вызвала его незамедлительное смущение, и тут же скользнула взглядом по его одежде. Ее глазки одобрительно сверкнули и остановились на поясе, где красовался кошелек, наверняка, наполненный золотыми дукатами. Она тут же обернулась к монахиням и с легким возмущением изрекла: