Читать книгу - "Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж"

— Смотри, чтобы она тебя не услышала, — пошутил Антоний.

Незрячие глаза богини, казалось, были устремлены в нашем направлении.

Мы повернулись и ушли, а она осталась на своем пьедестале, в напряженном внимании.

Снаружи, на платформе храма, я остановилась, чтобы внимательно рассмотреть фигуры, высеченные у основания колонн. Меж колонн шелестел легкий ветерок, ровная зеркальная гладь моря отражала послеполуденное солнце.

Антоний нетерпеливо переминался с ноги на ногу, скрестив руки и барабаня пальцами. Когда рядом человек, которому не терпится уйти, трудно погрузиться в созерцание произведений искусства. Со вздохом я отвернулась от колонн, решив прийти сюда в другой день, в одиночестве. Но досадная неудача не прошла даром, и когда Антоний заговорил со мной, я вступила в спор.

— Всего этого, — сказал он, обводя жестом парящие колонны, белые как молоко, — они не понимают.

О ком он говорит? И зачем говорит, вместо того чтобы предоставить мне возможность полюбоваться резьбой?

— Кто? Не понимает чего? — спросила я, надеясь на короткий ответ.

Но он начал распространяться о своих разногласиях с сенатом и о том, как побудить сенаторов понять — и одобрить — его действия на Востоке.

— Здесь все по-другому, — продолжал он. — Эти древние царства не хотят становиться современными, покончив со своими царями. Если Рим не желает иметь царя, это еще не означает, что другие должны следовать их примеру.

Ну, и что с того?

— Да, верно, — согласилась я.

— Римляне не признают территориальных даров, которые я сделал в Александрии, — пояснил он.

Так вот, значит, в чем дело! Но я не успела ничего ответить, как он продолжил.

— Но их нужно заставить понять, а потом признать и одобрить. Я объявлю это в письме, которое новые консулы прочтут сенату при вступлении в должность. Хвала богам, что эти два консула мои сторонники — флотоводцы Соссий и Агенобарб. Я обращусь к сенату через них! Они встанут на мою сторону, поддержат меня против Октавиана!

Почему он так упрям и слеп? Я любовно посмотрела на резьбу, безуспешно пытаясь сосредоточиться на древней красоте.

— Будь проклят сенат! — вырвалось у меня слишком громко.

Головы находившихся на платформе людей стали поворачиваться, некоторые заинтересованно прислушивались, ожидая, что за этим последует. Антоний вскинулся.

— Я… — Он подыскивал слова. — Сенат…

— Сенат утратил какой-либо моральный авторитет, когда его члены позволили заговорщикам у них на глазах убить Цезаря, — перебила его я. — Но теперь даже те сенаторы в большинстве своем ушли, а их места заняли мелкие эгоистичные людишки, способные лишь заискивать перед сильными, ища себе выгоды. Забудь о них! Даже если они поддержат тебя, это ничего не значит!

— По закону Римом управляет сенат, — возразил Антоний. — Трудно ожидать, чтобы ты поняла…

— Это ты ничего не понимаешь, — парировала я. — Ты не видишь, что в Риме произошли перемены, и они необратимы. Власть сената урезана, как мужское достоинство этих жрецов.

Я указала на проходившего мимо кастрата, в ответ наградившего меня угрюмым взглядом.

— Это единственный оставшийся авторитет, — не унимался он.

— Это единственное подобие, видимость авторитета. Всего лишь тень былой власти. Сенат умер вместе с Цезарем. И не заслужил даже официальных похорон.

Антоний сердито зашагал вниз с храмовой платформы. Ну конечно, когда что-то не нравится, а возразить нечего, лучше всего прервать разговор. Но не так демонстративно — мы ведь на территории храма, тут полно народу…

— Люди смотрят, — сказала я. — Веди себя прилично!

Неужели он не подумал о нашей репутации!

— Мне все равно! — бросил на ходу Антоний.

— Ты должен сохранять приличия! — настаивала я. — Ты не подросток, что слоняется по улицам Рима, а человек, желающий править миром…

Он обернулся ко мне.

— Это ты хочешь, чтобы я правил миром!

Теперь на нас глазели и присушивались к нашему разговору чуть ли не все, кто был неподалеку. От греха подальше я умолкла и ускорила шаг. Завершить спор можно потом, когда мы останемся наедине.

Но когда ночью мы остались наедине в нашем просторном доме, столь любезно предоставленном одним из городских советников, Антоний словно забыл об этой размолвке. Он был в хорошем расположении духа, налегал на вино и еду, слишком много смеялся. Я же никак не могла расслабиться, напряженно ожидая, когда мы возобновим спор — или разговор.

Пол трапезной покрывала удивительно живая мозаика, изображавшая остатки пира: обглоданные кости, кожуру от фруктов, пустые устричные раковины. Это было модно в то время, и я оценила мастерство художника в изображении еды. Правда, мне показалось, что в данном случае искусство растрачено впустую — зачем изображать объедки? Зато Антонию такие картинки нравились тем сильнее, чем больше он пил.

— А что, трудно заметить разницу, — возгласил он, бросив на пол арбузную корку. Она упала рядом с мозаичной. — Посмотри!

Сам он изучал свое «произведение» весьма пристально.

— Даже близнецы уже переросли такое поведение, — сказала я более резко, чем собиралась. — Ты как Филадельф.

Антоний наклонил голову вбок.

— А говорят, что именно дети обладают истинной незамутненной мудростью. Скольким взрослым хотелось бы почувствовать себя детьми, поиграть в детские игры?

— Чтобы играть, нужно быть или настоящим ребенком, или властелином мира. Обычные взрослые такой роскоши лишены.

— А… снова история про правителя мира. Я чувствовал, что она всплывет. — Он оперся на локти и выдавил улыбку. — Что ж, я готов. Расскажи мне о моей высокой судьбе.

С этими словами Антоний снова взял чашу, заглянул в нее, словно ожидая увидеть что-то новое, долил вина и тут же его выпил.

— Антоний, ты слишком много пьешь.

Ну вот, я сказала это.

Он приложил руку к сердцу.

— Ты ранишь меня прямо сюда.

— Я говорю правду. Это не… это вредно для тебя.

Я хотела сказать, что, когда он был моложе, вино так на него не действовало, но теперь…

Я ожидала его возражений, но он не стал спорить.

— Знаю, — ответил он, что не помешало ему снова наполнить чашу. — Но мне нравится, как вино освобождает мои мысли… позволяет им блуждать где угодно… и порой в этих блужданиях они набредают на мудрое или новое, необычное решение.

Он осушил чашу до дна и добавил:

— А иногда вино помогает заснуть. Но теперь, — Антоний протянул чашу, — прощай, верный друг, раз того хочет Клеопатра!