Читать книгу - "Седьмая жена инквизитора - Лариса Петровичева"

и излюбленное занятие всех трактирщиков во все времена. — Не водятся они тут больше, извели их. Все, конец им пришел! А разбойник есть, вон старый Кимо валяется на лавке, никак до дому не доберется. Извольте полюбоваться, а пока любуетесь, закусите, как следует, ночь холодная.

Старый Кимо служил неким украшением заведения — он всегда засыпал на лавке после ужина и отправлялся домой только утром: как раз в это время его жена уходила на работу в пекарню и в семействе обходилось без скандала. Ульф иногда шутил, что на новый год обмотает пьянчугу гирляндами на манер елки, а на уши и красный нос повесит шары. Мы заняли стол возле камина, который разбрызгивал рыжие мазки света и тепла во все стороны, и вскоре Ульф принес пирог с мясом, сыром и грибами и большие бокалы с подогретым вином. Я заглянул в свой бокал и удовлетворенно кивнул: фруктовые дольки были свежими, а не теми, которые в иных местах в сотый раз отправляются в плавание по кружкам гостей.

— Ты часто здесь бываешь? — поинтересовалась Кайя, со здоровым аппетитом отдавая должное пирогу.

— Теперь уже реже. Раньше всегда сюда заходил после ночных дежурств… отогревался, завтракал и шел на службу.

— Что же, тебе и отдохнуть не давали? — удивилась Кайя. — Ночь на посту и снова работать?

— Ведьмы сами себя не поймают, — усмехнулся я и отпил вина. — Тут нужен специалист.

Кайя машинально дотронулась до зеленой ленты в волосах. Посмотрела на меня с сочувствием и теплом.

— Мне жаль, что с тобой все так получилось, — призналась она. — Мне правда очень жаль, Курт. Мы недолго знакомы, но я вижу, что ты хороший человек. Ты не заслуживаешь такой участи.

Я лишь плечами пожал. Надо же, юная ведьмочка назвала Багрового Первоцвета хорошим человеком — вот уж чудо, так уж чудо.

Не стоило тратить время на жалость, надо было искать выход, и я старательно искал его все это время.

— Даже странно, что ты не видишь во мне чудовище, — сказал я. — Для таких, как ты, я по определению монстр.

— Сначала видела, — с прежней искренностью ответила Кайя. — У меня от страха даже живот болел.

— А потом?

— Потом я успокоилась. И решила, что надо спасать нас обоих, а для этого стоит посмотреть на тебя получше, — беспечно сообщила она. — А когда смотришь получше, то многое начинаешь понимать.

Впервые за довольно долгое время я почувствовал смущение. Кайя словно бы прикоснулась к тому, что я хранил в самой глубине своей души и никому не желал показывать. Я привык к тому, что Багрового Первоцвета считают чудовищем, сросся с мыслью об этом, но тут появилась ведьма, а вместе с ней пришла надежда.

— Повезло же мне, что ты решила вступить в брак отчаяния, — улыбнулся я. Кайя посмотрела на меня совершенно серьезно, и я понял, что попытка пошутить не удалась.

— Ты хороший человек, Курт, я это говорила и повторю. Я рада, что мы познакомились… пусть даже вот так.

Обычно за такими словами следует дружба. Вдруг и любовь придет — та самая, о которой пишут в книгах. Тогда багровая тьма проклятия рассеется, Кайя переживет этот год и будет жить дальше, и с нами случится то самое “долго и счастливо”, о котором многие даже мечтать не хотят, не желая тратить время на несбыточное и сожалеть потом.

— Я тоже рад. Теперь у меня есть надежда.

— Теперь у нас есть бабочка, — Ульф убрал наши опустевшие тарелки, принес еще вина, и я подумал, что это забавно: инквизитор выпивает в компании ведьмы. Наверно, у Кайи уходит много сил на то, чтобы удерживать свою магию и не выплескивать ее в мир.

Магия бродит в ведьмах, словно хмель. Магия зовет их в лунные ночи выйти из дома и бежать по лесным тропинкам, по путям зверей и звезд, и облака падают им в ладони, и все течения земли поднимаются из глубин и возносят к небу. Анжелина была как раз такой — сильной, неукротимой, переполненной свободой. Наверно, поэтому я и полюбил ее — настолько, что не увидел, кто передо мной. Так бывает: ты смотришь и видишь свою любовь, а не ту тьму, которая ее накрывает с головой, а потом выплескивается в мир.

Потом я все понял. Потом во мне что-то разрушилось с грохотом и вкусом крови на губах. Потом Анжелину привели на чистый костер — только он, сложенный из освященных поленьев, способен разрушить ведьму и все ее чары — и она искала меня в толпе, такая обреченная и беспомощная, но через ее отчаяние и боль все-таки пробивалась надежда, что я все-таки приду на помощь. Брошу заклинание, которое размечет костер по бревнышку, разбросает собравшихся поглазеть на смерть ведьмы, и снимет ее путы. А потом мы уйдем — туда, где будет только ночь, дороги звезд и наше с ней безумие.

Если бы случилось так, королевство давно превратилось бы в пустошь, и ветер, пахнущий гарью и ядом, кружил бы над развалинами…

— Давай лучше не будем об этом, — попросил я. — Сегодня такая чудесная ночь — незачем ее портить.

…Я проснулся от того, что чуть в стороне деликатно кашлянул Уильям — и если он решился разбудить хозяина, то дело было поистине важным. Приоткрыв глаза, я еще глубже зарылся лицом в подушку и спросил:

— Что случилось?

Мы с Кайей вернулись в дом под утро. Гуляки возвращались с балов, а город пробуждался: шелестели жалюзи на окнах кафе, готовясь к приему первых гостей, дворники разбрасывали очищающие заклинания, убирая снег с дорог, грузчики тащили ящики в раскрытые двери магазинов — начинался новый день, и я планировал спать до полудня. Воскресенье — у меня официальный выходной, как и у всех магов, которым можно показать бабочку, что я извлек из Кайи.

— Осмелюсь доложить, милорд, это та бабочка, которую вы вчера извлекли из миледи Кайи.

Бабочка. Я сел на кровати, полностью готовый к работе — этот инквизиторский навык мгновенно сбрасывать с себя сон и усталость был вбит в каждую клетку тела.

— Что с ней? — спросил я, торопливо надевая рубашку и штаны. Уильям вздохнул и тоном драматического актера сообщил:

— Размножается, милорд.

Даже так…

Я успел примерно предположить, что такое эта бабочка — червь проклятия, сгусток заклинаний, вброшенных в нервную систему. Но обычно такие черви не размножаются, они просто растут, набирая силу от того, в ком находятся. Войдя в кабинет, я увидел, что Кайя уже там — в халате и ночной сорочке, она стояла