Читать книгу - "Снежный ангел - Николь Баарт"

Похоже, он ждет от Митча еще каких-то слов, но каких именно – Митч даже не представляет. И молча следует примеру Купера. Красные шашки – на черные квадраты. Но Купер поправляет: белые фишки для него, Митча.

Они начинают игру, и правила вспоминаются сами собой, как умение кататься на велосипеде. Митч съедает у Купера три шашки и становится хозяином положения на доске. Нехитрое, оказывается, дело. Он запускает руку в коробку с шахматами, перебирает фигуры, но они по-прежнему ничего не говорят ему – просто кусочки камня. И пробовать не стоит.

– Ты что-то грустный сегодня, – замечает Купер, когда Митч отодвигает коробку.

Довольно бесцеремонное замечание, но Купер, кажется, считает, что они с ним закадычные приятели. Ну да бог с ним, не стоит обижать единственного во всем зале человека, который уделил ему каплю внимания.

– Все никак вспомнить не могу, – признается Митч.

– А у нас у всех разве иначе? – Купер передвигает шашку в незащищенный угол доски. – Дамка!

Эх, зевнул!

– Нет, это другое, – качает головой Митч. – Другая какая-то забывчивость.

– Альцгеймер, – буднично роняет Купер.

– Это плохо?

– В общем – да, хорошего мало.

Митч на минуту задумывается.

– У меня память как швейцарский сыр – вся в дырках.

– Это ты хорошо сказал: швейцарский сыр! – хохочет Купер.

– Я прямо вкус чувствую, – продолжает Митч. – Швейцарского сыра, то есть. И почему вкус сыра я помню, а как играть в шахматы – нет?

– Ты никогда особо хорошо в шахматы не играл.

– Не играл?

– Нет. – Купер смотрит на Митча серьезными глазами. – Ты начал играть только потому, что твоя дочка в старших классах пошла в шахматный кружок. Тебе хотелось играть с ней. Помнишь?

Митч силится представить, как играет в шахматы с дочкой-подростком. Какого она была роста? А волосы – темные или светлые? А глаза какие – синие? Карие? Зеленые? Нет, не вспомнить. И сердце колет. Но в тот миг, когда он уже готов сдаться, она легко пробегает по самому краешку памяти.

Худенькая, симпатичная, большеглазая. И затравленный взгляд. Господи, до чего хочется вырвать ее из прошлого, обнять. Она выглядит такой загнанной, сломленной. Тем более что ему почему-то кажется, что он не часто обнимал ее, когда была возможность.

– Я был плохим отцом, – надтреснутым голосом произносит Митч.

Купер качает головой:

– Нет, не так.

– Я понятия не имел, как это – быть отцом. Особенно отцом дочери. Что я знал про маленьких девочек?

– Ну, к детям вообще-то инструкций не прилагается. Ты старался.

– Мало, видно, старался.

Митч борется со вспыхнувшим вдруг яростным желанием смахнуть шашки со стола. Заорать. Разбить что-нибудь. Да только к чему? У него дома частенько швыряли вещи, покоя это не приносило.

– Она была невеселой, верно?

– Это не твоя вина, – отвечает Купер, но это мало утешает. – Жизнь не всегда веселая.

– Моя жена… – Митч обрывает себя. Страшно договорить до конца. – Моя жена такое говорила и такое вытворяла…

– Вот видишь? – Купер вскидывает руки, будто это все объясняет. – Твоя жена! А не ты.

– Какая теперь разница, кто что делал?

Может, Митч не помнит своего адреса и как выглядела его дочь – тоже, но одно он знает наверное: есть грехи деянием, а есть грехи недеянием. Делал, не делал – не важно. Смотрел сквозь пальцы – значит, виноват. Себя прошлого он ненавидит, а себя нынешнего – не узнает. Прошлое – мутный коктейль чувств и обрывков воспоминаний, от которого в голове туман. Взять бы прожитые годы да разложить по порядку – как есть. Разложить и взглянуть на собственную жизнь. Какой она была? У него такое ощущение, что была его жизнь грандиозной неудачей.

– Я вижу ее, Купер. – Митч прижимает руку ко лбу, точно в попытке удержать зыбкий образ девочки. – Вижу, а тронуть не могу. Не могу выговорить слова, которые хочу сказать ей.

Купер не отзывается так долго, что Митч в конце концов поднимает на него взгляд. Лицо сидящего перед ним человека полно жалости. Или сочувствия.

– Что бы ты ей сказал, если б мог?

– Сказал бы, что виноват, – не задумываясь, отвечает Митч. – Что должен был заступаться за нее. – Митч смотрит в окно, на медленно опускающиеся крупные снежинки. – Сказал бы, что люблю ее.