Читать книгу - "Запрещенные слова. Том 2 - Айя Субботина"

в мою сторону. Отражение в стекле выглядит раздосадованным. Он явно борется с желанием высказать все, что думает о моем этом «взвешенном решении» не стесняясь в выражениях.

— Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? – Переходит на «ты» - впервые за все время, что мы работаем. И от этого мне почему-то еще горше. - Понимаешь, от чего отказываешься?

Я молчу, прекрасно зная, что отказываюсь от всего.

— Я сидел здесь, - продолжает он, перемежая слова рваными глубокими затяжками, - смотрела на эту мразь и думал только о том, что чертовски устал. Что вместо того, чтобы все время думать о том, как удержать все на плаву, хочу на рыбалку. Что мне нужен кто-то, кто сможет держать все под контролем, на кого можно переложить часть обязанностей и знать, что ничего не загнется, если я пропаду со связи на несколько дней. Майя, ты же знаешь, что как никто годишься в кресло генерального – я сказал это тогда и повторяю сейчас. Все остальные вопросы… вероятно, в той или иной степени решаемы.

Мне так больно, что приходится закусить губу, чтобы не разреветься – хороша я буду, если после бравады стальной леди начну громко сморкать в рукав.

Я шла в эту точку всю свою жизнь.

Именно сюда, в это кресло.

И я, блин, знаю, что действительно готова. Что это уже не намеки, а озвученное в лоб предложение занять кресло генерального директора одной из самых крупных автокомпаний страны. Достаточно протянуть руку – и взять. Орлов подпишет приказ о назначении хоть сегодня, без всяких дополнительных собеседований с остальными собственниками, потому что в этих вопросах рулит он.

Призрак голодной, амбициозной Майи поднимает голову и соблазнительно, как змей в райском саду, шепчет: «Бери! Это твое! Ты заслужила!».

Но я продолжаю упрямо качать головой.

— Кирилл Степанович, это… жестоко, - усмехаюсь, чтобы разбавить налет трагичности. – Предлагаете морковку беззубой овечке.

— Так останься, черт тебя дери! – рявкает, выходя из себя. – Не дай этому… разрушить твои мечты!

Он не озвучивает имя, но речь, конечно, о Славе.

И меня это как-то сразу успокаивает, потому что у нас с Дубровским уже одна гардеробная, зубные щетки в общем стаканчике и мои простыни на его кровати. Точнее, теперь уже нашей.

Ну и маленький инженерный план, как соединить две наших квартиры в одну, над которым Слава уже изо всех сил работает.

— Он не разрушает, - я вытираю все-таки проступившие слезы тыльной стороной ладони, и шмыгаю как девчонка. – Он помогает понять, без чего я не готова двигаться дальше.

Орлов еще несколько долгих секунд смотрит на меня с напряжением. Как будто после всех моих «нет» я передумаю, если на меня смотреть достаточно долго и пристально.

— Можно мне… - я киваю на его стол. – Лист бумаги? И ручку?

У меня в столе лежит давно написанное заявление. Но я решаю, что проще и правильнее будет написать новое. А может безопаснее, потому что кто знает, в самом деле. Не передумаю ли я, если выйду за пределы кабинета.

Орлов дает мне не только бумагу и ручку, но и уступает свой стол.

Точно знает, чем меня дёрнуть в последний раз.

Моя рука не дрожит. Я пишу. Быстро, четко, без помарок. «Прошу уволить меня по собственному желанию…». Ставлю дату. Сегодняшнюю. Ставлю подпись.

Решение принято. Боль – это просто… цена. Цена за то, чтобы снова быть счастливой.

Оставляю заявление лежать прямо в центре его стола. Бросаю последний взгляд, почему-то переживая не за то, что поставлена окончательная точка, а не наделала ли я помарок – писала быстро, могла… просто механически.

— Спасибо за все, что вы для меня сделали, Кирилл Семенович, - улыбаюсь, потому что отчасти этот человек преподал мне примерно такое же количество уроков, как и Форвард. Если бы не те его слова на презентации, воевать с Резником мне было бы намного сложнее.

Он смотрит на лист бумаги. Потом — на меня.

— Я правда не знаю, существует ли тебе адекватная замена, Майя, - грустно улыбается.

— Я постараюсь вам ее найти.

Разворачиваюсь. И иду к двери.

Мне… тяжело – не каждый день уходишь от своей мечты и всего, на что потратит, фактически всю жизнь. Но впереди обязательно будет что-то другое.

[1] Tête de Moine – сорт швейцарского сыра, чья корочка зачастую имеет специфический аромат и называется «вонючей головой монаха»

Глава двадцать седьмая

— Это что-то очень важное, да? – Из недр моей кладовой Слава вытаскивает последний самый большой ящик. - «Набор юного химика»?

Я на секунду хмурюсь, пытаясь вспомнить, что там может быть. Боже, только недавно перевезла вещи, но в моменте полностью теряюсь. Но это точно не наборы для лабораторных экспериментов в домашних условиях и не микроскоп – у меня такого в жизни не было.

Слава прищуривается и сдвигает крышку.

Что там до меня доходит, когда под ней показывается тяжелый кожаный переплет фотоальбома. Неужели я его взяла? В каждый переезд свято верю, что отвожу его к родителям или на мусорку, но он все равно появляется как по мановению волшебной палочки.

— Это просто… - Наклоняюсь, чтобы вернуть крышку на место, но Слава прикрывает свое «сокровище» плечом, достает этого здоровенного уродца и начинает перебирать тяжелые картонные листы, красиво оформленные разными лентами, конфетти и плоскими бусами, на которые наклеены мои детские фотографии.

На мой взгляд, слишком пафосно. Да и кто в наше время так заморачивается ради пары десятков фото, которые даже никому не покажешь? Но мама сделала такие для нас с Лилей. Не сомневаюсь, что что-то похожее уже готовит и для Ксении и Андрея.

— Это ты, Би? – Слава широко улыбается, разглядывая фото, на котором мне чуть меньше года и я лежу в чем мать родила на красивом белом покрывале, изображая крайнее недовольство жизнью. – У тебя были щечки!

— Боже, закрой это немедленно! – закатываю глаза, и он снова мягко отводит мою руку.

Слава листает еще несколько страниц, находит мое самое «любимое» фото – в детском саду, где нас фотографировали и у меня на голове (практически безволосой) здоровенный бант, а я реву, как будто меня посадили перед объективом в разгар личной трагедии.

— А что случилось? – Дубровский, мягко закрывает альбом, замечает, что внутри еще несколько штук таких же и, довольно хмыкнув,