Читать книгу - "Исповедь Мотылька - Айя Субботина"

— В память об отце? — Мать поворачивается спиной, открывает верхний ящик и достает пузырек корвалола. Наобум вытряхивает в чашку сразу приличную порцию, проглатывает и запивает водой прямо из-под крана. — Что еще Игнатов предложил тебе дать в память об отце?

Она произносит это так, будто ей противно совмещать слова об отце и имя Олега в одном предложении.

— Он… записал меня в автошколу и ему понравились мои картины. Я встречаюсь с женщиной, которая разбирается в искусстве и, наверное, сможет как-то направить меня в…

— … в его койку? — с надрывом заканчивает за меня мама.

Я прикладываю ладонь к щеке, потому что чувствую себя «приласканной» ее крепкой пощечиной. Меня никто и никогда не бил. Ни разу. Хотя, когда мы сменили жилье и «перекочевали» в скромный образ жизни, я частенько заслуживала хорошей трепки своими непрекращающимися капризами и нежеланием принимать реальность, в которой мне уже не покупали все, что я тащила с прилавков.

Но именно сейчас я остро чувствую хлесткую пощечину.

Даже немного кружится голова, отчего стакан в руке матери раздваивается и множится, как будто расщепленный особенным лазерным лучом.

Я же не сделала ничего плохо. Я не продалась. Я просто…

— Полагаю, уже поздно просить тебя оборвать все контакты с Игнатовым? — уже спокойнее, но еще более сухим голосом интересуется мама.

Чувствую себя выброшенной на солнцепек медузой. Кожа горит, болезненно реагирует на каждое прикосновение даже к одежде. Хочется содрать с себя все и побежать в душ, пока от этого зноя не превратилась в пепел.

— Мама, я правда не делаю ничего плохого. Олег был рад меня видеть, мы поговорили… Он просто помог. Вспомнил, что я была его маленькой невестой, пошутил даже.

Попытка разрядить обстановку наивными разговорами с треском проваливается.

Мама плотнее запахивает шаль и всем видом дает понять, что если у меня в запасе остались еще какие-то новости, то лучше поделиться всеми сразу. А когда бросает косой взгляд на дверь, понимаю — сегодня ее лучше оставить одну.

Да господи, я же правда ничего не сделала, ни за что не заплатила одним из тех способов, которые в книгах часто становятся началом бурного романа и неземной любви. Это же просто Олег, и когда я была маленькой, никто не смотрел на него, словно на волка рядом с Красной Шапочкой. А спустя двадцать лет, все, что касается его имени, вдруг покрылось каким-то зловещим молчанием.

— Знаешь, я не обязана ни за что извиняться! — Вскакиваю из-за стола, глотая душащее негодование. — Я не сделала ничего плохого! Олег был добр ко мне как никто! Сделал что-то просто потому, что он может это сделать. И ничего не попросил взамен, потому что выше всего этого. Хочешь ты или нет, но я буду с ним общаться, потому что… потому что… Он мне нравится, мам! Очень-очень нравится!

Я не настолько влюбчива и беспечна, чтобы разбрасываться более громкими определениями тем чувствам, которые приятно ноют в моей груди, стоит вспомнить его стальной взгляд и аромат выглаженной рубашки, но это точно не благодарность за то, что вытащил меня из нищеты.

Возможно, встреча с Олегом просто вскрыла секретную коробку той маленькой девочки, которая смотрела на него, как на рыцаря мечты, и вдруг оказалось, что чувства к нему не развеялись как сладкий детский сон, а стали… настоящими?

— Ты уже взрослая, — продолжает рубить мама.

Всегда «включает» правильную, когда хочет меня наказать. Иногда хочется, чтобы просто дала подзатыльник и накричала, или устроила скандал. Да что угодно, лишь бы живое, а не вот это ее бесконечное: «Я не хочу, чтобы ты делала это, это и вот это, но будет в высшей степени не педагогично запрещать это напрямую, потому я сделаю такое лицо, что ты все сделаешь сама, а потом, если вдруг придешь с упреками, всегда могу сказать, что решение было за тобой, а я вообще не при чем».

— Да, мам. Я уже взрослая. И я жалею, что все тебе рассказала. Хотя бы раз в жизни ты могла порадоваться за меня просто так, а не потому что я принесла призовое место с Олимпиады.

— Я всегда радовалась твоим успехам, Эвелина, — с нажимом на нужное слово говорит она. — Но я не умею радоваться тому, что моя дочь ставит крест на своих мечтах, чтобы взамен стать должницей Игнатова.

— Его зовут Олег!

— Не повышай на меня голос, — пытается остудить она, но меня уже слишком сильно качает.

Я подозревала, что она не будет прыгать от счастья, когда я все ей расскажу, и все из-за какой-то чертовой недосказанности. О которой, если честно, уже совсем ничего не хочу знать.

Но мне и в страшном сне не могло присниться, что меня обзовут «должницей Игнатова».

Это еще хуже, чем его содержанка.

Никто не останавливает меня, когда несусь к двери, кое-как сую ноги в туфли и на ходу набрасываю пиджак. Мать точно не будет звонить первой — мы и раньше цапались, хоть и не так серьезно, но первый шаг всегда делала я.

Пора прекращать прекрасную семейную традицию быть все время виноватой стороной.

Я несусь по улице в сторону метро, и не сразу понимаю, что телефон в сумке «орет» уже которую минуту подряд. Сначала даже поддаюсь наивной детской вере, что это мама и она попросит у меня прощения.

Но это Олег.

Когда подношу трубку к уху слышу такой долгий выдох, как будто он права волновался, почему я долго не отвечаю. Или это просто моя больная фантазия? Шепот маленькой глупой девочки, которая давно уже мысленно перевязала рыцаря своей лентой?

— Все хорошо, Пуговица? — Слышу щелчок зажигалкой.

Не помню, чтобы Олег курил.

— Да, все хорошо, — изо всех сил улыбаюсь в ответ. — Просто была у мамы и… в общем…

— И…? — как-то очень осторожно подталкивает он.

— Она считает, что теперь я стала чем-то вроде твоей содержанки. Хотя, конечно, вслух этого не сказала.

— Узнаю Татьяну, — без намека на веселье хмыкает Олег. — Мне очень жаль, что стал камнем раздора.

— Не говори так! — слишком громко выкрикиваю я. До сих пор на нервах после слишком эмоционального разговора с мамой. И все это прет из меня, словно цунами. — Ты не сделал ничего плохого, ты… я… благодарна тебе очень! Она не имеет никакого права думать о тебе всякие гнусности!

— Шшшш, Пуговица, а то ты там, похоже, с шашкой наголо.

Меня больно царапает эта его попытка говорить со мной как с маленькой, даже с теми же, хорошо знакомыми еще с детства интонациями.

— Я