Читать книгу - "Ида Верде, которой нет - Марина Друбецкая"

Отказать Пальмин не мог, и сценарные бдения переносились в трамваи, таксомоторы, автобусы, первые линии которых недавно появились в Москве.

— Странное дело, милый Юрий Константинович, мои родственники — это особое племя, удивительно деловитый народец, в сущности, нация гномов. Их бы приставить к аппарату, который вырабатывает электрическую энергию! Москва осветилась бы нескончаемым фейерверком!

А однажды сентябрьским днем на даче — моросящий дождь разглаживал желтые кленовые листья, похожие на ворох брошенных салфеток, — Дмитрий Дмитрич увлек Рунича в сад и привел к полудохлой избушке.

— Гараж, извольте наблюдать. Сейчас мы попросим его открыть нам свои чертоги, — заявил Пальмин, вытащил из кармана связку ключей, присмотрелся к ним, отыскал самый витиеватый, вскрыл замок и исчез в темноте.

Через минуту оттуда донесся его голос.

— История такова: несколько лет назад у меня купили три картины. Американский коллекционер. Щедр и разбирается в сюрреалистических видениях. А тогда как раз случилась темная история с кинопромышленником Ожогиным. То ли убийство, то ли самоубийство. Так или иначе, он решил избавиться от своего «Бьюика» василькового цвета. Рекомендую…

Абсолютная мистика в духе Пальмина: из бревенчатого гаража показалось невиданного цвета существо на колесах. Оно никак не могло выбраться целиком — вот появился на свет божий мерцающий капот, переднее стекло, а автомобиль все тянется, будто растягивается невиданных размеров тянучка. Сиденья из белой кожи, руль…

Среди плевеньких березок и аляповато раскрашенных кленов синяя громадина казалась порождением пальминской фантазии, а не реально существующим механизмом. Рунич подумал даже: может, там, в гараже, есть дверка папы Карло в невиданную страну, откуда, прорвав нарисованный очаг, и выехало авто. Вот удивил Дмитрий Дмитрич!

— Была серьезная поломка в моторе, но теперь мы, милый Юрий Константинович, отдадимся вечному движению. Вы не могли себе представить, что я умею править авто? Да-с! Не отказал себе в удовольствии — изучил приемы, — они уже мчались по аллее, и Рунич сидел справа от Пальмина, натянувшего эффектные очки, а его шею лихо обвивал белый шарф. Теперь мы с вами, Юрий Константинович, и есть кинопленка! Мы мчимся, как она, и, как она, мерцаем тайными смыслами! — восклицал Пальмин, и они колесили по страждущим родственникам — аптеки, няни, детские коляски, абажуры, велосипеды, аккордеоны.

Находясь в движении, Пальмин не терял сосредоточенности и постоянно выдвигал новые фильмовые идеи.

Попутно они покупали материалы для съемок — глину, воск, цветные бутыли с загадочными жидкостями.

Иногда машина заполнялась людьми, которые на разные голоса кричали, обижались, прощали Пальмина, то шепотом, то с воплями цитировали стихи Рунича, оставляли в салоне автомобиля записки и рисунки, потом случайный, казалось бы, прохожий забирал их с заднего сиденья, когда машина на мгновение притормаживала на повороте.

Васильковый «Бьюик» — Пальмин звал авто «Синяя борода» — стал передвижной конторой.

Попутно начались съемки на даче. На спортсмэнской площадке неподалеку от дома построили декорации Спасской башни с несоразмерно большим часовым циферблатом. Под тентом выстроили фрагмент улицы, по мостовой которой должен был течь циферблат. С удивлением Рунич понял — наконец-то! — что киноэкспериментаторы воспринимают его строчки как живое естество. Они проникли в его словесный зверинец и, что удивительно, подобрались к словесному зверью ближе, чем он сам. Странное чувство, полностью подкупившее его.

Несколько дней Рунич валялся с простудой: слушал новые пластинки, листал томик Гомера, пил крепкий кофе, пробовал новые перья и чернила. Казалось, вот-вот ляжет строчка — гибкая, потакающая — на простыню листа. Но снова обманулся. Однако в Сокольники таскаться расхотелось. Все-таки там — немножко цирк, немножко шуточно. Съездил в оперу. И там авангардная постановка: скрипки улетали из рук оркестрантов, дирижер левитировал над сценой и ловил беглянок смычком. Мило, но разболелась голова. На следующий день пришла телеграмма — обожает же Пальмин эти наклеенные в линеечку буковки! — «Очень ждем. Важно. Камера включена. Лозинский вернулся».

На съемочную площадку нагнали полно народу.

Зрелище напомнило Руничу мольеровскую пьесу в постановке Вахтангова: съемочный люд сам по себе являл персонажей с неожиданными аксессуарами в руках — кто с шумовкой, кто с плетеной ракеткой, кто с чайником.

Лозинский смотрел на площадку с другого угла. Приехав, он понял, что Митя, конечно, уже верховодит. По-прежнему на любое замечание Лекса он кричит: «Гениально, дружище! Только ты!» — но чтобы внедриться в ворох его листков, испещренных рисунками и планами, нужен специально обученный проводник.

Вернувшись из Азии, Лозинский стал несколько иначе — значительно заботливее — относиться к себе, своему телу и пространству вокруг себя. Отмывался чуть ли не неделю. Хотел, чтобы каждый ноготок и волосок забыл о поте и грязи.

Неподалеку от его дома открылся новомодный салон с комическим названием «Брега Леты», рекламное панно в окне которого обещало «восстановление всех клеток усталых организмов». Лозинский спустил в салоне добрую треть азиатского гонорара. О, как полюбил он возлежать на массажном столе, укрытый пушистым белоснежным полотенцем.

Открыл для себя маникюр и теперь, барабаня по столу в ожидании кофе, любовался умащенными кремом длинными пальцами и ногтями, слегка поблескивающими матовым лаком. Педикюр стал для него приятным откровением — показалось, что ему сказочным образом вернули детские пяточки, в точности те, которыми он прыгал на маменькиных коленях. Лекс чуть не прослезился.

Он накупил новых рубашек, цветных шейных платков, шляп. Так напугала его экспедиционная грязь! И, решив носить тонкие замшевые перчатки, купил две пары — кофейного и абрикосового цвета. Ведь это шик! Кинорежиссер должен быть шикарным: он — начало своих фильмов!

Но все идейки полетели коту под хвост, как только наступил первый день съемок.

Лозинский был крайне раздражен. Разве это настоящая съемочная группа — о господи, конечно, нет! Он как чувствовал, что сюрреалисты устроят паноптикум! Мало того что разукрасили себя макияжем, нарядили какого-то недоумка в костюм кинокамеры, и тот бродил, задевая декорации картонным объективом, в который не поленились вставить круглую стекляшку, так еще помощник по свету недвусмысленно ухлестывал за художницей, восклицал, что он «живое кресло», тянул ее к себе на колени и щекотал. Та заливисто хохотала и одновременно скандалила с рабочими сцены, в которые записались соседские студенты.

Оператор — высокого роста брюнет с пиратскими усами — оперным басом заявил, что ему надо «послеживать за канарейкой». Под канарейкой подразумевалась утка, что запекалась в духовке.

«Чтобы толком отпраздновать первый день съемок, господа!» — трубил оператор.

Циферблат вываливался на дощатый тротуар, но совсем не так, как ожидалось. Квашней! Никакого загадочного течения Времени не наблюдалось.