Читать книгу - "Любовь в ритме танго - Альмудена Грандес"

— Почему же ты не рассталась с ним?

— С кем? — спросила я. — С Сантьяго? — Она кивнула. — Ну, потому, что он зависит от меня материально, морально, эмоционально — абсолютно. Расстаться с ним — это то же самое, что бросить двухмесячного ребенка на центральном вокзале Кастельяна в пятницу в десять часов вечера. У меня нет сил, чтобы сделать что-либо подобное без конкретного мотива, а, так как я родилась в 1960 году в Мадриде, в столице всемирной вины и вечных ценностей, я не способна думать о том, что мое собственное неудовольствие может стать достойным мотивом для этого. Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала? Если бы я родилась в Калифорнии, возможно, все было бы иначе.

— Я все вижу не так.

— Что?

— Все. По моему мнению, твой муж очень интересный мужчина. Многие женщины убили бы за него.

— Ну, тогда я не понимаю, чего они ждут.

— Это-то и происходит, — прошептала она вдруг, постукивая пальцами по скатерти, — я уверена, что одна из них не будет долго ждать.

Когда мы расстались, я рассмеялась и продолжала смеяться одна еще долго, пока шла по улице, хотя в действительности ничего смешного в моей ситуации не было. Предположение Рейны действительно казалось мне остроумным.

Этой ночью я спросила себя, существует ли та женщина, которая рада украсть такое сокровище, каким был мой муж, и опять улыбнулась себе самой. Потом я забыла об этом разговоре, пока Сантьяго вдруг не решил открыться мне.

— У меня есть другая женщина, — сказал он, глядя мне в глаза с вызовом, которого я никогда даже не подозревала в нем.

— А-а-а — пробормотала я и не нашлась, что ответить.

— Мы уже достаточно времени провели вместе, и… — в этот миг он опустил голову, — она не может больше терпеть такое положение вещей.

— Мне кажется это очень логичным, — я старалась сконцентрироваться, чтобы понять, как я себя чувствую, я даже не обращала внимания на то, что мое сердце так быстро бьется, быстрее, чем обычно.

— Я… Я думаю, что все это… мы могли бы обсудить.

— Нечего обсуждать, Сантьяго, — пробормотала я, чувствуя себя его матерью в последний раз. — Если ты мне рассказываешь это, значит, она для тебя важнее, чем я. Если бы это было не так, ты бы ничего не сказал. Ты это сам понимаешь, и я тоже.

— Хорошо, ну… То есть я не знаю. Ты так спокойна, что мне больше нечего сказать.

— Не говори больше ничего. Иди спать и оставь меня одну. Мне нужно подумать. Завтра поговорим.

Выходя за дверь, он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на меня.

— Надеюсь… Я надеюсь, что мы сможем пережить все как цивилизованные люди.

Я чувствовала, что страшно разочаровала, почти оскорбила его своей бесстрастностью, но не могла подавить улыбку.

— Ты всегда был цивилизованным человеком, — сказала я, чтобы сгладить впечатление от своего поведения. — И, кроме всего прочего, чувствительным человеком.

— Очень жаль, Малена, — пробормотал он.

Я проверила контрольные, вымыла вазу и почистила пепельницу, стараясь успокоиться от преподнесенного сюрприза. Я не знала, как мне следует себя вести, а потому решила просто жить. Я снова села за стол, взяла сигарету, у меня было желание расхохотаться, вспоминая горькие упреки, которые я обращала к себе самой несколько лет назад, когда даже не осмеливалась тихо признаться себе, что предпочла бы мучения от мужа, похожего на моего дедушку Педро. Я оживила тот постыдный страх и очень хотела смеяться, но не смогла, потому что не я отказалась от этого мужчины первой, а этот лицемер решил бросить меня. Тут я смутилась и расплакалась.

* * *

С большой проезжей дороги едва виднелось белое пятно между эвкалиптами, словно брешь в городской стене, как граница между миром белых домиков, разбросанных по равнине, — легкие занавеси на всех дверях, куры, что-то клюющие в импровизированных двориках, заросли олеандров, ухоженных, с мощными соцветиями ядовитых ярко-розовых цветов, чей-то маленький велосипед, брошенный против приоткрытой калитки — и голой горой на горизонте, твердой и серой, падающей прямо в море. Я точно рассчитала, где пройдет тропа, прямая полоса песка, поэтому не сделала и шагу без машины, потом припарковалась у дверей бара, к которому, казалось, прилепилась деревушка, больше похожая на ферму. Я шла, никого не спрашивая, словно всегда знала эту дорогу. Было около пяти часов дня, жара страшная, я еще не прошла и половины пути, когда склон начал становиться на дыбы, и я вспотела. Немного позже две полосы старых деревьев создали жалкую тень над моей головой.

Я обернулась назад на простенькие здания с низкими крышами, похожие на заброшенные склады или свиные хлева, перешагнула воображаемую линию между тропой и полем, заросшим американскими агавами и кактусами, которое тем не менее казалось настоящим садом. Не было ни забора, ни ограды, никакого подобия изгороди. Тропинка вела к круглой площадке, на которой стояли большие глиняные кувшины с побеленными стенками, увитые длинными стеблями гераней. В центре площадки стоял мужчина, на вид ему было около пятидесяти лет, он сидел на сломанной деревянной табуретке и смотрел на белый холст, который держал левой рукой на коленях. Между неподвижными пальцами его правой руки был зажат уголь для рисования. Я внимательно посмотрела на мужчину, спрашивая себя, кем бы он мог быть и что он здесь делает. Этот человек был похож на престарелого артиста, представителя богемы, мне он показался похожим на старого хиппи, из тех, что носят кожаные браслеты и живут в деревнях на побережье. У него были длинные растрепанные волосы с проседью, тусклые и грязные, короткая борода такого же цвета, как и волосы, коричневая рубашка с закатанными до локтей рукавами. Может быть, он был настоящим художником, а может, прилагал все силы, чтобы таковым казаться.

Почти десять минут прошли в молчании, пока я рассматривала этого человека, но вот он медленно повернул ко мне голову, сделал неопределенный жест, и мне показалось, что я ему не нравлюсь. Он смотрел на меня, в его глазах было странное выражение, среднее между страхом и удивлением, похоже, он принял меня за кого-то другого. Тут незнакомец поднялся и сделал жест рукой, протягивая мне раскрытую ладонь.

— Подождите здесь секунду, пожалуйста.

Меня не удивило, что он был иностранцем, скорее всего, немцем, судя по особенной манере произносить букву «р» и закрытое «уэ», этот акцент я очень хорошо знала. Он сделал пару шагов по направлению к двери, прежде чем остановиться, потому что там была она… Это была я сама, через двадцать лет. Пока я смотрела на нее, я почувствовала, что мое сердце забилось быстрее, а глаза обожгло. Она не очень изменилась: волосы все еще были черными, а тело сохранило приблизительно прежние объемы, точнее, представляло собой нечто среднее между стройностью и пышностью, представляя лучший признак ее возраста. На ней была белая рубашка с короткими рукавами, очень легкие брюки того же цвета с резинкой на поясе, руки в карманах, лоб украшала диадема. Она была очень загорелой, кожа вокруг глаз и губ лучилась множеством морщинок, они были похожи на тонкие, плохо залеченные шрамы, но, несмотря на это, и в пятьдесят пять лет она оставалась очень красивой женщиной. Она распахнула объятия и медленно пошла ко мне, улыбаясь. Я бросилась к ней с закрытыми глазами, а она приняла меня с открытыми глазами.