Читать книгу - "Рождество на острове - Дженни Колган"

Но Амину, свою прекрасную жену, он видел скорее в Эше, у того было такое же лицо, похожее очертаниями на сердечко, и высокие скулы, и такая же ошеломительная улыбка.

Выгнать детей из дома утром было делом нелегким, Сайф даже накричал на них, когда они медленно обувались. И на самом деле первые уроки английского они получили скорее дома, чем в школе.

Сайфу даже казалось странным, что они теперь дома говорят на английском. Неда, социальная работница и консультант, часто навещавшая их, чтобы проверить, как идут дела, настаивала, что они должны говорить на английском в школе, а дома – на арабском, чтобы не терять связи с родиной.

Но Сайфу это почему-то казалось слишком трудным. Арабский был языком, на котором они говорили, когда были семьей – полной семьей. Это был язык, на котором пела Амина, укачивая детей в летнем дворе, наполненном контрастными запахами горючего от проезжавших машин и старого гранатового куста в углу двора, – они старались сохранить его, хотя на нем то и дело засыхали отдельные ветки.

Это был язык мультфильмов, что они смотрели все вместе, – Эш постоянно вертелся, а Ибрагим был сосредоточен. Это был язык их двоюродных сестер и братьев, их тетушек, всех тех людей, с которыми они теперь расстались и которых они могут никогда больше не увидеть.

Нет. Единственным способом справиться с этой новой жизнью было влиться в нее. Эш полюбил печеные бобы, а Ибрагим, кроме всего прочего, наслаждался сериалом «Принц из Беверли-Хиллз» – самому Сайфу он казался совершенно непонятным.

Они оставили прошлое в прошлом. Неда твердила им, что они многое теряют. Сайф же с горечью ощущал, что они должны что-то потерять, иначе как им двигаться вперед? Как они смогли бы существовать, если не держались бы в том времени и пространстве, в котором очутились теперь? Разве он мог отказать в этом сыновьям?

Вот только ночами он мог путаться в снах и видеть Амину у входа в их маленький дворик, и мальчики не узнавали ее и не могли говорить с ней на том единственном языке, который она знала, и он просыпался… и частенько Эш лежал рядом, закутавшись в одеяло, а Сайф обливался по́том и гадал, как долго все это протянется? Как долго?

А затем он смотрел на прекрасного Эша и думал о другом мальчике, мирно спавшем в большой темной спальне за дверью, смотрел на сияние звезд, на далекую луну и видел, что дети спокойны, им ничто не грозит… и думал: «Вот для чего мы здесь. Держись. Держись».

В то утро у входа в школу царила суета. Другие родители поначалу относились к Сайфу с настороженностью – не потому, что они имели что-то против него лично, а потому, что Ибрагим, после всего пережитого им, казался чем-то вроде маленького чудовища. Он кусался. Он лягался. Он кричал что-то на чужом языке. Дети не хотели с ним играть.

Но теперь все понемногу налаживалось: Ибрагим отлично играл в футбол и, стоило дать ему в руки клюшку, стал прекрасным игроком и в шотландский хоккей на траве, а таких игроков на маленьком острове всегда не хватало.

И его более или менее приняли, хотя он и оставался замкнутым и настороженным. Эш, с его худеньким телом и обаятельной внешностью, не говоря уж о его прекрасных больших глазах, стал любимцем девочек, его ласкали и баловали везде, где бы он ни появился. Сайф не был уверен, что ему это нравится: мальчики и девочки в привычных для него школах не общались так тесно, но здесь ведь все было по-другому. По крайней мере, Эш не сидел в одиночестве во время обеденного перерыва.

Другие родители умолкли, когда подошел Сайф, но он не слишком-то замечал такое. На доске объявлений висел некий список, и Сайф не сразу понял, что это распределение ролей в чем-то, что называлось «Рождественской пьесой». Напротив имени «Иосиф» стояло имя Ибрагима Хассана, а напротив чего-то, что называлось «трактирщик» – Сайфу еще нужно было выяснить, что это такое, – значился Эш Хассан.

Все смотрели на Сайфа, ожидая его реакции. Но он не имел ни малейшего представления, как именно должен реагировать. Ему бы спросить об этом Джинни, его помощницу, но он знал, что та ужасная сплетница и просто не способна удержать что-либо в секрете, кроме медицинских тайн. Сайфу очень не хватало Лорны, просто как подруги.

Он постоянно скучал по ней, его так сильно тянуло к этой женщине… Но такого быть не могло, вот и все. И это было трудно. Сайфу было тридцать четыре года, он был крепок, молод, здоров… И когда мальчики ложились спать, он чувствовал себя таким одиноким… и иногда, шагая утром на работу, ловил себя на том, что представляет себе сияющие рыжие волосы, прекрасные веснушки, теплый смех…

Но такое было невозможно. Он был женат. Он принес клятву. Тот факт, что его так тянуло к Лорне, означал лишь одно: он должен всегда держаться как можно дальше от нее. Ради всех. Он не мог дать Лорне то, чего она хотела от него.

А из Сирии по-прежнему не было никаких вестей, семья Амины разъехалась в разные стороны, в основном в Турцию, и связаться с ними было трудно. Сайф сумел узнать только то, что жена однажды утром пошла купить еды мальчикам и больше уже не вернулась домой.

Сайф был ученым. Его учили мыслить рационально. И здесь была приложима бритва Оккама – научная концепция, говорящая о том, что простейшее объяснение чего бы то ни было почти наверняка оказывается правильным.

Но все равно оставался какой-то шанс. Крошечный шанс, что Амина жива. Мизерный шанс, что у его мальчиков есть мать и его семья восстановится. Сайф должен был в это верить. Должен был.

Но он отчаянно тосковал по своей подруге.