Читать книгу - "Жизнь под маской - Лариса Шкатула"

– Не хотите сказать – колдовал? Тоже. Про чудачества с его исчезновениями, переодеваниями до сих пор рассказывают, но, думаю, дед умел кое-что и посерьёзнее…

– А дед вашего деда?

– Вы слишком многого от меня хотите, Флинт!

– Но это же интересно: целый род колдунов! Значит, такие способности передаются по наследству?

– Выходит… Иной раз даже через поколения.

– А ваши братья, сестры?

– У меня их нет. Род Астаховых прервётся со смертью дяди Николя – ему уже сорок лет!

– Дряхлый старик… Да у него ещё может быть не один ребенок!

– К сожалению, дядя всегда был женоненавистником.

– Бог с ним! А род Поплавских?

– Я о них почти ничего не знаю. Кстати, у Чёрного Паши остался один парень – Ян Поплавский… Бывает же так?! Он оказался моим родственником как раз по той линии.

– А он случайно не колдун?

– Да, и гораздо сильнее меня.

– Тогда о нём волноваться нечего: превратит всех контрабандистов в свиней и уйдёт, куда глаза глядят!

– Вы не понимаете… Наши способности – это совсем не то, о чем вы читали в сказках. Здесь нет никакого волшебства – только умение.

– А откуда оно появилось, умение? У кого вы учились? Молчите? Хорошо, зайдём с другой стороны: с кем вы разговаривали в тот день, когда лечили моё плечо?

– Я говорила вслух? – удивилась Ольга.

– Нет, но вы шевелили шубами.

– Мало ли… Во сне вы тоже шевелили губами…

– Не хотите говорить?

– Вы не поверите или, как Станислав, будете сторониться меня.

– А разве вам не безразличны мои чувства?

– Не безразличны! To есть, конечно, мне всё равно, какие чувства я у вас вызываю… Для меня главное – благополучно добраться до России…

– Да, и опять попасть в лапы Чёрного Паши!.. Понравилось путешествовать в гарем?

– Послушайте, Флинт, вы постоянно грубите, вызываете на ссору; вы вообще ненавидите женщин или только меня? Может, вы хотели умереть от гангрены или поближе познакомиться с гильотиной, а я вас лишила этого удовольствия?!

Молодой капитан, не ожидавший от неё подобного взрыва, смутился.

– А зачем вы вообще меня лечили?

– То есть как это – зачем? Такая вещь, как милосердие, вам неизвестна? И этот человек цитирует Шекспира!

– Видите ли, госпожа как вас там, трогательной истории о мальчиках-сиротах, повстречавших добрых дядь-самаритян и теть-самаритянок со мной не случилось. Оставшись один-одинёшенек в четырнадцать лет, я прошёл жестокую школу жизни, где подростков бьют смертным боем якобы для их собственного блага; где горькие пьяницы-матросы заставляют их пить стаканами водку, а потом держат пари: упадет ли опоённый ими ребенок за борт или останется на плаву; где стареющие проститутки, чтобы потешить себя и подруг, лишают обездоленных мальчишек целомудрия…

Ольга почувствовала, будто кто-то ледяной рукой сжал её сердце и, не думая больше о себе, о своей гордости, о приличиях – какой там моветон! – она порывисто шагнула к Флинту и обняла его:

– Сашенька, бедный ты мой!

И заплакала. Может, сказалось напряжение последних дней, может, иссякло её по-женски хрупкое мужество, но она плакала так отчаянно, так горько, словно этим слезами хотела исторгнуть из себя всю горечь и муть, мешавшие ей жить и дышать…

Но и Флинт не оказался тем кремнем-мужчиной, каким хотел выглядеть. Он обнял свою нечаянную подругу по несчастью, гладил её по спине, и предательские слезы чертили мокрые дорожки на его загорелых щеках.

Девушка всё никак не могла успокоиться; всхлипывала, вздрагивала и прижималась к нему не как к возлюбленному, а как к товарищу, который может ей посочувствовать, потому что и у неё никого нет, и она – сирота, одна на белом свете! Бедный Вадим! В эту минуту Ольга о нем даже не вспомнила! А дядя Николя был так недосягаемо далек, что представлялся ей теперь лищь фотографией в семейном альбоме…

– Ну-ну, будет! – успокаивал её Флинт, тронутый неподдельным сочувствием.

Он поднял Ольгин подбородок, чтобы вытереть её мокрое от слез лицо, и замер: на него смотрели ясные зеленые глаза – как листья кувшинок на воде: нет, как зеленые сливы после дождя в саду его детства… Почему он раньше не замечал, какие у неё удивительные глаза? И как их взгляд может проникнуть в самую душу! Но ведь там, в его душе, уже ничего нет! Она вымерзла. Закаменела. И эта нежная зелень лишь сломается о её твердую корку. Из глаз Ольги будто пролились лучи; тронули каменистую корку и легко разломили её. А оттуда вырвалась горячая, обжигающая лавина и затопила его с головы до пят.

Как больно и сладко это освобождение! Как долго ждал он её! Всё-таки пришла. Спасла. От болезни, разъедающей душу, точно проказа. От злобы и ненависти. От грязи. Вытащила!..

– Оля! – попробовал он на язык. Имя легло уютно, как в гнёздышко.

– Что? – шепотом спросила она.

– Ты знаешь, что случилось?

– Хочу знать… и боюсь!

– Я влюбился… в тебя.

– И я – в тебя.

– Что же мы будем делать?

– Топиться, – сказала она без улыбки. И вздохнула.

– Ты жалеешь? – нахмурился он.

– Что ты, разве такое возможно?

– Тогда я не понимаю…

– Я замужем! – выпалила она, точно бросаясь в прорубь.

– Как? – он все ещё держал её за плечи, боясь отпустить – вдруг она тут же улетит или просто исчезнет. – Разве ты замужем? Давно?

– Второй месяц.

– Я не могу в это поверить… После того, как мы нашли друг друга?!

Он бессильно опустил руки.

– Ты его любишь…

– Я думала, раз он меня любит, то и я… со временем… полюблю его!

– Как же он мог… отпустить тебя одну? В такое время!

– Наверное, не отпустил бы, но от него это уже не зависело: белые забрали его в контрразведку… через час после нашего венчания в церкви.

– И что с ним случилось?

– Не знаю. Больше мы не виделись.

Флинт изумленно всмотрелся в её лицо.

– Не знаешь? Хочешь сказать, и не пыталась узнать? О собственном муже?!

– Вадима вели по улице под конвоем, и он крикнул: срочно уезжайте! Мы уехали и уже не вернулись…

– Но ты же могла узнать… по-своему. Так, как узнала о смерти Агнии!

– Боже! – Ольга застонала. – А я ведь даже ни разу об этом не вспомнила!

Она села на дно лодки и закрыла лицо руками.

– Лучше бы мне погибнуть вместо Герасима! Я не имею права жить на свете!