Читать книгу - "В прошедшем времени - Мария Мартенс"

Он ненавязчиво подсказывал, «корректировал» мои назначения, словно бы чувствуя, что я слегка «не от мира сего», и помогал выполнять знакомые процедуры в этих непривычных условиях. Кузьмич кипятил на ветхой электроплитке в стерилизаторе огромные стеклянные шприцы, при одном взгляде на которые меня брала оторопь, и не только потому, что они были многоразовые (здесь еще не слышали о СПИДе), но и потому, что в детстве меня кололи точь-в-точь таким же. Он виртуозно обращался с кружкой Эсмарха, устраивая «гидроколонотерапию» всем желающим, и не знал себе равных в десмургии (перевязках).

Я даже подозреваю, что, по-честному, он не слишком нуждался во мне и отлично бы справлялся сам, однако пожилой фельдшер был слишком хорошо воспитан, чтобы даже помыслить такое. Я же в его присутствии иной раз чувствовал себя дураком, так «несовременны» и бесполезны зачастую были мои знания. Без УЗИ, МРТ, клинической лаборатории я был совершенно беспомощен, но когда со мной рядом был Кузьмич, я не боялся ничего. Однако в тот вечер он не смог поехать со мной.

Оля жила довольно далеко, на другом конце деревни. Приехав из райцентра в отпуск, она гостила у тети и помогала ей по хозяйству. Была не замужем, поговаривали о трагедии в личной жизни, забывать которую она приехала сюда (вроде как ее жених-милиционер погиб при исполнении служебных обязанностей), и предполагалось, вероятно, что свежий воздух, деревенское молоко, а более всего сельский труд сделают свое дело и исцелят ее травму. Однако доказать свою эффективность этим средствам было не суждено.

Олиной комнатой была самая дальняя, с теневой стороны. Пожилая женщина с испуганным лицом (видимо, тетка) проводила меня и осталась за дверью. Оля лежала, разметавшись по постели, на трех подушках, в мокрой от ночного пота рубашке, и было ей до того худо, что она меня не стеснялась. Ее сотрясали приступы сухого удушливого кашля, жар немного спал только под утро, и она была совершенно измучена.

Белокожая от природы, она стала еще бледнее, и казалось, все мышцы тела, включая межреберные и мимические, участвуют в акте дыхания и не могут его обеспечить. Я выслушал деревянным стетоскопом сухие хрипы у угла лопатки слева и ослабление дыхания с правой стороны там же. Слева, чуть ниже хрипов, мне тоже почудилось ослабление дыхания и притупление перкуторного звука, менее явное, чем с другой стороны, но Оля сказала, что в детстве часто болела бронхитом, и я не мог поручиться, пневмонический инфильтрат там или спайки. Зато насчет правой стороны можно было не сомневаться. Там была инфильтрация. Где только она ее взяла летом? Впрочем, лето было паршивым, да к тому же военное детство в условиях страха и дефицита необходимых продуктов никому еще здоровья не прибавило.

Терапия, если честно, не была моим коньком. Большинство парней-студентов мечтают стать хирургами, и я не был исключением. Однако некоторые знания о пневмонии все-таки просочились в мою голову во время написания учебной истории болезни. Я помнил, что внезапное ухудшение состояния у больного ОРВИ, особенно если оно сопровождается лихорадкой, кашлем и явлениями дыхательной недостаточности, всегда подозрительно на пневмонию.

Черт, ну хоть бы снимок, даже и просто обзорный, хотя в идеале нужна рентгеноскопия – покрутить за экраном, посмотреть размеры инфильтрации, границы. Впрочем, я-то все равно сам бы сделать этого не смог, значит, нужен был еще и толковый рентгенолог. Но ближайший рентген-аппарат был в Н-ске, это девяносто километров по раскисшей дороге, и как бы форсировать еще не пришлось… Да и какого качества будут снимки? Увижу ли я на них хоть что-нибудь?

А ведь и лаборатория там же. Значит, придется закончить на этом диагностический этап, поверив только своим рукам, глазам и ушам, и считать пневмонию рабочим диагнозом. Я со смехом вспомнил про посев мокроты на чувствительность к антибиотикам. Мне сеять было негде и ни к чему. В моем шкафу имелся только сульфидин, и я понятия не имел, поможет ли он. Оставалось надеяться, что антибиотикорезистентность, как медицинский феномен, пока еще не существовала.

А загреми я сюда, скажем, двадцатью годами раньше, когда антибиотиков еще не было, пришлось бы, наверно, лечить добрым словом, молитвой и травами от кашля. Я впервые подумал – а как они вообще жили без антибиотиков? Просто старались облегчить состояние и надеялись, что не помрет? Эту жуткую мысль было некогда додумывать.

– Что со мной? − сипло спросила Оля. Я сказал ей о своих подозрениях, и ее глаза стали огромными от ужаса. Я вначале не мог понять ее страха, а потом сообразил: они еще боялись пневмоний. Лекарство от болезни уже было изобретено, перевернув врачебное представление об этом диагнозе, но для обычных людей воспаление легких еще оставалось страшным, уносящим человеческие жизни заболеванием.

Я успокоил ее как мог. Сказал, что в больницу мы ее не повезем, что есть хорошие шансы справиться и дома. На самом деле, с учетом погодных условий, девяносто километров до райцентра по дороге, превратившейся в липкую чавкающую глину, были испытанием и для здорового человека, а уж для тяжелой больной! Оля тоже понимала это.

– Значит, умру… − сказала она. – До больницы мне не доехать.

Я сел на кровать рядом с ней и начал что-то говорить, не поднимая на нее глаз. Я говорил про лекарства, что теперь они изобретены, и ей нечего бояться. Что я буду приходить к ней каждый день и в случае ухудшения немедленно приму меры. Что она обязательно поправится, и я даже в этом не сомневаюсь, иного исхода я просто не допущу. И, наверное, что-то еще…

А потом я поднял глаза и посмотрел на нее. И вот этого мне не стоило делать. Потому что я вдруг увидел, что она поверила мне. Хуже того, она поверила в меня, да так, что я сам в себя поверил. Я словно провалился в ее темные, затягивающие глаза, и меня до краев наполнило какой-то невероятной пьянящей силой.

Я пообещал прислать Кузьмича с лекарствами и вышел. Меня трясло, а за спиной словно выросли крылья, и я шел с идиотской улыбкой на лице и думал, что вот ведь, оказывается, как это – когда в тебя верит женщина.

Эйфория прошла к вечеру. Я все пытался напомнить себе, что радоваться пока нечему, что успех мне еще только предстоит, а пока – работать и работать, и вообще неизвестно, как все пойдет. Но окончательно душевное буйство улеглось, когда я, вернувшись домой, засел за книги. От предшественника мне достался «Терапевтический справочник» ‒ розовый новехонький двухтомник, изданный в 1951 году, в который коллектив авторов каким-то образом умудрился впихнуть всю тогдашнюю медицину. Я стал читать о пневмониях, и страх, о котором я в своем любовно-героическом угаре почти забыл, постепенно выполз наружу.

У меня ничего не было. Если исходить из того, что это была пневмония (допустим, что очаговая, хотя сказать наверняка без рентгена я не мог), справочник предлагал назначение шести граммов сульфидина в сутки, отхаркивающих, банки и в тяжелых случаях – диатермо- и рентгенотерапию.

Меня же учили иначе. В мое время рентгенотерапия при пневмонии уже давно не применялась. Лечили сильным антибиотиком, а когда и двумя, отхаркивающими (их перечень, кстати, не слишком изменился с пятидесятых годов), жаропонижающими и физиопроцедурами.