Читать книгу - "Хищное утро - Юля Тихая"

занималась чем угодно, но только не трансмутацией. Ритуал должен был состояться торжественно, но глупую девчонку на пороге гробницы разобрало безобразной истерикой, и стало ясно, что никакого толка с неё не будет.

Негодную дочь вернули родителям с позором, заручившись кровными обязательствами о молчании. Время было упущено. А ещё наконец стало ясно: нужна крепкая воля, но так же нужна исключительно сильная кровь. Кровь одной из старших дочерей Большого Рода прекрасно бы подошла.

— Это должна была быть я, — сказала мне Лира за несколько минут до того, как проклясть. — Не Магдалина, а я. Это оракул навела Волчью Службу на Родена, и папа отказался отдать меня, потому что…

Мигель предложил её кандидатуру в зимнее солнцестояние, сразу после неудачного ритуала. А потом, когда Лира стала видеть в зеркалах смерть Родена, передумал, — потому что всякому колдуну важно продолжить свою кровь в прямом потомке.

Асджера Скованда убили при таинственных обстоятельствах, и его несчастная невеста едва не начала своё собственное расследование, — хорошо, что при нём нашли крысиные деньги, и Волчья Служба забрала себе дело. Матеуш Вржезе, которого родители заставили-таки трудиться во благо Рода и поддерживать юный источник, проснулся в хищное утро: то ли вглядывался в Бездну слишком долго, то ли работал без лишнего старания. Наконец, трагически погиб сам Тибор Зене.

— Я думала, это вы сами их убивали, — растерянно заметила я. Всё это никак не желало укладываться в голове.

Мадс высокомерно фыркнул.

Наконец, Магдалина Клардеспри ударилась в панику и не выдержала ритуала. Волчья Служба вломилась в зал Свободного Торга, — ничего, конечно, не нашла, но удавка затягивалась.

Конклав проголосовал против Родена. Волки задавали плохие вопросы.

А Пенелопа Бишиг заговорила о благе.

— У вас сильная кровь, Пенелопа, — повторил Хавье Маркелава. — Её голос звучит громко. Они не справились, но вы сможете. И тогда…

Я стану рекой, повторила я про себя. Можно ли считать, что я стану жить вечно? Я стану новым будущим. Не это ли — лучшее, что может сделать колдун со своей жизнью?

— Получается, послезавтра…

Мадс усмехнулся и сверился с часами.

— Вы проспали под чарами больше суток, — сочувственно улыбнулся Хавье. — Сейчас половина одиннадцатого вечера, воскресенье. Завтра превосходная дата: солнцестояние и частичное затмение. Оно начнётся в двенадцать сорок пять.

— Это большая судьба, — процедил Мадс. — Вы должны быть благодарны за то, что были избраны.

— Поговорите с предками, — мягко советовал Хавье. — И среди нас здесь толкователь из Ветавербусов, он может помочь вам привести сознание в равновесие. Вы лучше других знаете, что будет верным для островов, потому мы и пригласили вас.

— Благодарю, — хрипло сказала я.

Мадс важно кивнул. Хавье пожал мою ослабшую ладонь и похлопал меня по плечу.

Последним выходил голем, закрывая хозяев от моего возможного нападения. Он вышел — а затем сразу вернулся, чтобы торжественно установить в центре комнаты ночной горшок.

lxxxi

Той ночью я не спала: сложно уснуть в последние часы своей недолгой жизни.

Может быть, кто-то умел бы. Но я не смогла.

Сложно уснуть, но ещё сложнее — бодрствовать. Стук сердца кажется оглушительным, чудовищным, и каждая капля в клепсидре отмеряет последние оставленные мне мгновения.

Что скажет мне Ветавербус? О, я знаю это едва ли не лучше него самого. Он скажет мне, что превыше всего для колдуньи — долг. Что нет никакой чести в том, чтобы жить в своих мелочных делах, что нет никакой правды в безобразных желаниях тела, что нет достоинства в страхе. Он скажет мне, что я должна знать, куда течёт моя кровь, и неужели же за все эти годы я так и не научилась осознавать её направления?

И если я — из последнего порыва отчаянной слабости — посмею спросить: почему я? — он взглянет на меня поверх очков и вздохнёт.

Это великий рок, скажет мне Ветавербус. Нет ничего, в чём кровь звучала бы вернее, чем в случайности.

И разве я сама — без его слов — не знаю, что острова были бы рады измениться?

Новый источник, новые силы, новые дары. Новый остров — и вместе с ним новые земли и плоды, города и люди, а ещё — сила, из которой можно будет говорить с Волчьим Советом. Это придумано достойнейшими из колдунов; это придумано не просто так; и они, должно быть, знают, как победить в неизбежной кровавой войне, которая разобьёт материк после того, как у них получится.

Просто смирись, Пенелопа. Это совсем не трудно. Не ты ли говорила, что достойно жить — много труднее, чем умереть с честью?

Просто послушайся.

Я зажмурилась, сжалась, давя в себе всхлип, и от этого во мне вдруг проснулась музыка.

Она всегда звучала вокруг меня: в каждом движении воздуха, в каждом обронённом слове, в дыхании реки, в шелестах, которыми полнится дом. Она звучала не тем пронзительным чувством, из которого пела о любви Мирчелла, нет; она звучала свободой.

Она звучала жизнью, которая всё-таки есть. Кратким отблеском зеркала, которое решило сохранить для себя хоть что-нибудь. Много лет я выбирала слушать слова о долге и Роде, о достоинстве и приличиях, об обязанностях и том, как неправильно я живу и непременно умру от туберкулёза, — но после того я выбирала слушать и её тоже.

Ветавербус станет говорить со мной о чести. Он скажет всё то же, что сказали бы воспоминания о моих предках.

Но чего мои предки хотели на самом деле? Была ли это действительно власть, взятая такой ценой? И не для того ли наступило будущее, чтобы в нём не было больше трансмутации?

Кап. Кап. Это клепсидра отмеряет оставшееся мне время. А внутри стылое, холодное, пустое, как будто сердце замедлилось, а чувства выключило. Должно быть, меня укололи чем-то, успокоительным или не только, — чтобы слушала спокойно, а ленивые скользкие мысли пошли тем путём, на который их привели, и напомнили мне об истине и чести.

Это понимание отозвалось почему-то холодной, острой яростью.

Вы привыкли к хорошо воспитанным семейным девочкам, не так ли, господа чернокнижники? Вы привыкли, что вас слушают и боятся. Вы привыкли, что у несчастной жертвы язык отнимается от страха, а скулы белеют от желания сохранить лицо. Но мои предки были воинами, и они научили меня отличать врагов от друзей и сражаться честно. Они завещали мне уметь пожертвовать собой и вместе с тем знать, что хорошо прожитая жизнь часто стоит намного дороже.