Читать книгу - "Дочь партизана - Луи де Берньер"

К счастью, я никогда не курил; лет в двенадцать попробовал, и меня стошнило. Много моих знакомцев приняли тяжкую смерть от курения, и будь моя воля, всех табачных фабрикантов и торгашей я б расстрелял по обвинению в массовых убийствах.

Было бы лучше, если б я не втюрился так безоглядно. Да, пожалуй, я влюбился – а как еще это назвать? Я не понимаю, что такое влюбленность, хотя, думаю, пару раз это со мной случалось, уж с Розой-то явно. Медицинские справочники и документальные телефильмы ничего не разъяснят. Давеча пришла мысль, что любовь – нечто противоестественное, что познается через кинокартины, романы и песни. Как отличить любовь от похоти? Ну, похоть все же понятна. Так, может, любовь – изуверская пытка, придуманная похотью?

Сомневаюсь в точности слова, но, конечно, я был очарован. Возможно, потому, что имел дело с проституткой. В моем мирке это было невероятной экзотикой. Все равно что дружить с коброй или пумой. Я млел от собственной отваги. Казалось, меня уносит куда-то вдаль.

Надо же, как странно: я превратился в Розиного двойника и теперь рассказываю ее байки. Стал ей превосходной заменой. Знаете, прям неймется поведать о ней, словно ее судьба важна не только мне. Я знаю ее дом под Белградом, будто сам в нем жил. Нет, я никогда там не был, но Розины воспоминания храню, как свои собственные.

Дом в поселке, что в двух километрах от Белграда, был совсем ветхий: некрашеные оконные рамы в облезшей грунтовке, известкой беленные стены, испещренные громадными трещинами, – в одной, пока не залатали, жили совы. Тяжелая черепичная крыша от старости скособочилась, и обитатели рассредоточивали ведра по всему дому. В старину на первом этаже устраивали хлев, чтобы скотина своим теплом обогревала верхнее жилье. Розино семейство обустроило внизу кухню, где в основном и обитало. Две соседние комнаты, которые риелтор назвал бы «гостиными», почти не использовались. Мощенный плитами кухонный пол укрыли циновками. Роза досадливо вспоминала, как часто спотыкалась об их задранные края.

Три верхние спаленки выходили на скрипучую площадку, где висели фото старых отцовских товарищей-партизан. Юные, тощие, беззаботные, они позировали на фоне итальянских танков или рядком сидели на стволе гаубицы. На одной фотографии маршал Тито пожимал руку Розиному отцу, на другой Уинстон Черчилль помахивал сигарой. Еще были портреты Сталина и пророчески бородатого Фиделя Кастро, тоже с огромной «гаваной». Четыре отцовских кумира.

Роза никогда ничего не выбрасывала, и комната ее напоминала захламленный склад, где хранились заводные игрушки, куклы и всякие штуковины – например, логарифмические линейки. На книжной полке соседствовали «Капитал», творения Шекспира, народные легенды и детские сказки докоммунистической поры, живописавшие приключения кроликов и кошечек, которые в человеческой одежде отправлялись на подвиги, с собой прихватив корзинку с пирожками. Одну стенку наискось перечеркивал след пулеметной очереди, наследия Белградского сражения, а в подоконнике застряла пуля, выпущенная из оттоманского мушкета.

Роза с любовью вспоминала свою кровать, сокрушаясь, что нынче такой уж нет. Очень ладная, она была одинаково хороша для долгого почивания, краткой дремы и прочего бегства от яви. Так сладко засыпалось, когда сквозь щели в половицах пробивался тусклый свет из кухни, а за окном жутковато ухали совы и тявкали лисицы. Медные прутья кроватной спинки служили музыкальным инструментом, на котором вилкой или авторучкой фальшиво вызванивались всякие песенки.

Нынешняя спальня в безалаберном доме резко контрастировала с той прежней. Назло отваливавшейся штукатурке и гирляндам проводки Роза постаралась ее обуютить. Вся обстановка в темно-розовых тонах – забыть невозможно. Даже скорее кармазиновых. Кармазиновый ковер, кармазиновое кроватное покрывало, кармазиновые шторы и кармазиновые диванные подушки. Одни скажут – смело, другие – дурновкусие. Наверное, так украшала бы свои комнаты какая-нибудь Барбара Картленд[16]. Мне же эта обстановка казалась чрезмерно женской, что угнетало, а крепкий запах духов, мыла и лосьонов только усугублял впечатление. Не знаю, может, это у Розы профессиональная среда обитания.

Больше всего поражала кровать, поставленная на кирпичи, дабы под ней поместился объемистый чемодан. Я знал, что он битком набит деньгами – в нем хранилась вся наличность, заработанная хозяйкой на стезе проститутки. Уйдя на покой, Роза намеревалась жить на эти деньги как можно дольше, желательно до конца дней.

Я опешил и рассердился, когда она открыла мне этот секрет. Такие вещи никому нельзя говорить! Слишком рискованно. Роза очень удивилась, когда я сделал ей выговор за глупую болтливость.

– Но об этом знают только мои друзья.

– Зря сказала. Мне подобное искушение ни к чему. Я сам-то себе не особо доверяю.

– Но ты же не украдешь.

– Нет, конечно. Но нельзя доверять ни мне, ни кому другому. Это глупо!

– Ладно, поняла.

Никакого раскаяния в тоне – только желание от меня отвязаться.

– Вообрази, что с тобой будет, если воры нагрянут, когда ты дома!

– Ну хорошо, я дура, – спокойно и все так же неискренне согласилась Роза. – Делаю глупости. Целую кучу наделала. Может, так всегда и будет.

Если уж спальня разительно отличалась от комнаты в родительском доме, то что говорить о саде. На уровне подвальных дверей, которые даже не открывались, пока ВБД не исхитрился их расшевелить, имелся бетонный двор, окруженный высокими стенами. Очень темный, долгие годы служил помойкой, куда окрестные жители выкидывали матрасы, холодильники и прочую рухлядь. Сквозь проемы бывших французских окон я часто видел, как по двору шныряют крысы. В кирпичной стене проросла хилая буддлея, каждое лето выпускавшая три символических пурпурных цветка. Наверное, в прошлом двор был очень симпатичный.

В Югославии Розино семейство владело небольшим участком с неухоженными плодовыми деревьями. Высокую траву не косили, а приминали, передвигая кроличьи и курьи клетки. Роза перечисляла растения и дикие цветы, но не знала их английских названий, а я несилен в ботанике. Я слушал, кивал, а сам думал о другом. В весьма ограниченный круг жениных занятий входил пригляд за садом, но, разумеется, вся тяжелая работа доставалась мне. Я сумею отличить розу от нарцисса, но не более того. Роза восторгалась своим садом, с грустью вспоминая богатый огородный урожай и сладкие семечки подсолнухов, заменявшие конфеты. Ваши овощи против наших, говорила она, все равно что яички мальчугана против бычьих яиц. На редкость живописный образ.

В саду имелся колодец, куда можно было крикнуть или бросить камушек. Маленькая Роза думала, что там живут змеи, и ей снились страшные сны, в которых она все падала и падала в бездонный колодец. Прежде меня мучили кошмары, где меня обливают бензином и поджигают, а теперь донимают другие, в которых бесконечно вываливаются мои бессчетные деревянные зубы. Похоже, у всякого свои необъяснимые страхи – пища ночных кошмаров. Страшные сны полезны: они развлекают и отпугивают столь ненавистное нам довольство.