Читать книгу - "(не)случайный наследник для магната - Вероника Колесникова"

Я с трудом разлепила глаза. Причем это вышло у меня не с первого и даже не со второго раза, и ужаснулась, застонала, заскрипела сразу всеми своими суставами, словно старая, дряхлая старушка. Сухие, разбитые губы потрескались, пить хотелось неимоверно.

Едва резь в глазах чуть успокоилась, немного приподняла голову и снова уронила ее на подушку, почувствовав ее мокрую теплоту. Вокруг меня были белые стены, насколько удалось оглядеть пространство, а на верху – серо-желтый, в трещинки, потолок.  Я медленно пошевелила рукой, к которой, кажется, были привязаны пудовые гири.

На это ушли все силы, но я хотя бы поняла, где нахожусь и примерно осознала, что происходит. Судя по тому, что к руке был прикреплена система для капельницы, под головой – подушка, а наверху – неопознанный потолок не первой свежести побелки, я находилась в государственной больнице.

— Алеша…Алешенька, — застонала и тут же попыталась встать. Где—то сейчас находится мой малыш? Что с ним? Где он? Что с ним? – одни и те же мысли рубили воспаленный мозг.

— Что ты, что ты, лежи, — услышала я сбоку женский тонкий голос. – Если тошнит, вот, я утку принесла. Возле кровати поставила.

— МММ – ничего, кроме мычания мне не удалось сказать. Мне хотелось кричать, бежать, биться в поисках сына, но я могла только стонать. Полноценно встать с кровати не вышло – жуткое головокружение, слабость буквально свалили с ног, придавили бетонной, мраморной, гробовой плитой к кровати. Я затряслась. Трясло больше от ужаса, животного, всепоглощающего страха за сына, но не от болезни. Если из всего состояния вычленить одну только болезнь, прилипчивую, лишающую сил, то я бы просто лежала пластом, не в силах пошевелить ни одним пальцем.

Сердобольная тетушка промокнула мне губы влажным платком, и я почувствовала, как по щекам текут горячие, словно лава, слезы. Страх выжигал все внутренности – я вспомнила последнее, что услышала, увидела перед падением на пешеходном переходе, прежде чем потерять сознание. Я слышала, как взвизгнули автомобильные шины и как заплакал навзрыд проснувшийся Алешенька.

Это могло значить только одно.

Я находилась в больнице, но была здесь одна – писков, криков и обычной детской возни не было слышно.

Я попыталась снова встать, но буквально рухнула навзничь. Рыдания рвали грудную клетку, но наружу прорывались только тонкими струйками слез. Меня трясло: где мой сын?

— Потерпи, милая, — я увидела над собой лицо женщины, которая протерла мне губы платком. — Я позвала врача.

Она вгляделась в мое лицо, и, видимо, прочла в глазах, которые я с трудом старалась держать открытыми, сокровенный, животный, безумный ужас. Но поняла его причину неверно:

— Все с тобой будет хорошо, не волнуйся, — она дотронулась до моих волос, будто желая успокаивающе погладить по голове, но тут же осеклась и одернула руку. — Это просто грипп и переутомление. Так сказал врач, когда тебя на скорой привезли.

— Где…— прохрипела я, и с ужасом поняла, что практически не слышу себя. – Где…мой…сын?!

— Сын? – она удивленно округлила глаза. – Так это инфекционная больница, сюда с детьми нельзя.

Я заревела. Слезы, жгучие, страшные, сильные, прорвали плотину и буквально хлынули прямиком из моего сердца, как будто кто—то открыл кран на полную мощность. Я заметалась в истерике (откуда только силы взялись?) и почувствовала, что задыхаюсь в плену своих волос, в плену мокрой от пота подушки, в плену опутавшей мое тело капельницы, в плену невероятного страха, сковавшего мой разум. Страха, первичного, глубинного, бездонного. Никому никогда не понять чувств женщины, потерявшей ребенка. Я и сама бы не смогла сейчас сказать, что чувствую – я проваливалась в бездну, тонула и понимала, что у этого океана горя нет дна.

А есть только одна мысль: где мой сын?

— Да вот она, посмотрите! – женщина испуганно упорхнула с моей койки и надо мной оказалась голова врача, затянутая в белую униформу с синей марлевой повязкой на половину лица. Я уцепилась в его глаза, как за соломинку хватается утопающий, выбрав их ориентиром для выхода из комнаты помешательства, безумного сумасшествия матери без ребенка.

Каким—то образом я уцепилась за рукав врачебного халата, как сумасшедшая в доме терпимости, завращала глазами и проныла:

— Где…мой…сын?

— Успокойся, — нервно и грубо сказал врач. — Сейчас поставим укол.

Его голова исчезла, я только услышала, как он зовет в глубину коридора медицинскую сестру. Укол? Какой укол? Мне нужен совсем не укол. Мне нужен мой сын, и больше ничего и никого не нужно.

Потому что во всем огромном мире, заселенном людьми, у него никого не было. Не было и у меня. Абсолютно. Никого. Всю нашу жизнь нас было только двое. Алеша и Таисия. Мама и сын. Зайка и зайчиха, — как я его учила.

Лиза с братом уехали в деревню, жили там уже две недели и должны были вернуться обратно только через три дня. Они часто выезжали так – все пытались воззвать к совести родственников, которые использовали Лизкин сертификат на жилье, обманув девчонку. Но каждый раз безрезультатно. И она все время возвращалась ко мне в однушку на краю города.

Я забилась в истерике, заверещала, как мне казалось, словно сирена у машины, но, скорее всего, из моей сухой глотки вылетал только писк – настолько я была слаба. Голова кружилась, сухие губы трескались и мне казалось, что я поджариваюсь на медленном огне.

Через минуту я почувствовала, как в руку мне поставили горячий укол – на месте укуса иголкой сразу разрослось болезненное, красное пятно, которое начало выжигать, выедать внутренность, буквально поджигать кости.

— Алеша…Алешенька… — словно молитву, причитала, звала, рвала сердце, но все вокруг было глухо ко мне и моим мольбам о помощи.

Не прошло и секунды, как я провалилась в бездонную бочку, черные, терзающие сны без сновидений, черную дыру, поглотившую все галактики. Подействовало несвоевременное успокоительное.