Читать книгу - "Аутодафе - Эрик Сигал"

В конце мессы, когда хор запел «Аллилуйя!», Тим вернулся в ризницу, снял с себя торжественные регалии и вышел на площадь Святого Петра. Швейцарские гвардейцы в полосатых черно-оранжевых мундирах и средневековых доспехах образовывали дорожку в море людей.

Теперь он официально являлся архиепископом церкви Санта-Мария делле Лакриме. Это была простая формальность: все епископы, получающие сан без указания конкретной епархии, номинально приписываются к той или иной церкви в самом Риме.

Санта-Мария была «выделена» Тиму усилиями княгини Сантиори в знак особого расположения. В каком-то смысле эта эфемерная связь усугубляла нереальность происходящего. Неужели он, Тимоти Хоган, некогда гроза бруклинских улиц, удостоился высокого епископского сана?

В глубокой задумчивости он начал переходить улицу, направляясь к Виа-делла-Кончиляцьоне, когда сзади раздался немного гнусавый голос:

— Vostra Grazia, Vostra Grazia!

Он обернулся и увидел маленького человечка средних лет в потертой вельветовой куртке и берете. Тот бежал к нему, неустанно повторяя: «Ваша честь, Ваша честь!»

Тимоти остановился и спросил, в чем дело.

— К вашим услугам, Ваша честь, — почтительно залопотал человечек. — Вот моя визитка.

На карточке значилось: «Лука Донателли, видеосъемка всевозможных мероприятий».

— Пожалуйста, примите мои смиренные поздравления и непременно свяжитесь со мной, если захотите иметь памятные кадры этого славного события. Разумеется, я делаю в формате по вашему выбору — VHS или «Бета».

Прием проходил на вилле княгини.

Казалось, время не властно над резиденцией Сантиори — и над самой хозяйкой, чудесным образом сохранявшей молодость благодаря строгому режиму, диете, физическим упражнениям и молитвам. А кроме того — ежегодным курсам в эксклюзивной клинике доктора Ниханса в Монтре.

Едва войдя на виллу, Тим порывисто обнял княгиню, чуть не оторвав миниатюрную женщину от земли.

— Grazie, Cristina, — прошептал он. — Grazie per tutto[85].

— Не глупите, Ваша честь, — улыбнулась она. — Вы поднялись благодаря своим заслугам. Я лишь горжусь тем, что разглядела их одной из первых.

— При всем уважении к вам, ваше высочество, — встрял отец Аскарелли, — я открыл его раньше вас. — Он обнял своего протеже и тихонько шепнул: — Пурпурный цвет тебе к лицу, мой мальчик. Продолжай и дальше так же служить Господу.

За длинным столом сидели девятнадцать гостей. Архиепископ Орсино в последний момент прислал телеграмму с извинениями, что не сможет присутствовать. Сверкал хрусталь, и вино из тосканских виноградников семьи Сантиори было под цвет облачений приглашенных — всех, за исключением отца Аскарелли.

Тима представили нескольким епископам зарубежных церквей, находящимся с ознакомительной поездкой в Риме, и еще нескольким префектам святых конгрегаций Ватикана. Здороваясь с Тимом за руку, кардинал города Нью-Йорка театрально воскликнул:

— Архиепископ Хоган, на меня возложена священная обязанность передать вам сообщение особой важности. — Помолчав для пущего эффекта, он пояснил: — Мой коллега, кардинал Бостонский, доверил мне выразить вам свою сердечную привязанность и поздравления от лица такого количества персон, что среди них, мне кажется, недостает только команды «Бостон Ред Сокс» в полном составе!

Тим открыл рот, чтобы поблагодарить, но тут появилась княгиня. Хозяйка взяла его под руку и с улыбкой посмотрела на его собеседника в красном облачении.

— Ваше Преосвященство позволит? — пропела она. — Мне придется ненадолго похитить архиепископа, поскольку один из моих гостей торопится на самолет.

Поспешая за княгиней, Тим подумал: «Каким влиянием должна обладать эта женщина, чтобы так бесцеремонно обходиться с могущественнейшим прелатом Соединенных Штатов?»

Гости уже почти все давно разошлись, когда старик Аскарелли упросил Тима посидеть с ним на террасе, глядя на безлюдный в этот час римский Форум.

— Знаю, знаю, о чем ты сейчас думаешь, — проворчал старик.

— Правда? — После долгого и полного волнений дня голова у Тима шла кругом.

— Ты гадаешь, чему ты обязан своим назначением — собственным заслугам или влиянию княгини?

Тим не возражал.

— Поверь мне, — ты знаешь, что я скуп на лесть, — ты вполне заслужил свой ранг. Единственное, на что она употребила свои чары, это чтобы ты был приписан к ее церкви. За эту честь многим пришлось побороться. Ты же знаешь, в Риме многие знаменитые храмы принадлежат аристократии. Даже такая жемчужина, как церковь на пьяцца Навона, является частным владением.

— Они случайно арендную плату с церкви не берут? — пошутил Тим.

— Берут, берут. Каждый — на свой манер, — отвечал Аскарелли. — Я слышал, что княгиня довольствуется правом раз в году отужинать с Его Святейшеством. Ты сам все узнаешь, когда твой черед подойдет.

— Черед куда? — не понял Тим.

— Перестань, мой мальчик, со мной ты можешь обходиться без экивоков! Ты же знаешь, что из всего вашего выпуска ты самый «папаобразный»!

— Быть папой? Вы шутите! — Тим не допускал и мысли.

Он надолго замолчал.

В такой близости от римского Форума Аскарелли всегда разбирало красноречие. Вот и сейчас старика было не остановить.

— Тебе не кажется удивительным, что институт папства является единственным в современном мире, сохранившим атрибуты двора эпохи Возрождения? Только здесь продвижение основывается на личных талантах. Мой хороший друг Ронкалли — Иоанн XXIII — был сыном бедного крестьянина из Бергамо. А Лучиани — Иоанн Павел I — сыном рабочего-иммигранта. Мой отец даже несколько раз нанимал его сезонным работником на виноградники. Но что самое главное, — добавил писец Ватикана со смешком, — наша Церковь трижды избирала понтификом еврея!

— Что?! — Тим решил, что старик в очередной раз решил его разыграть.

— Род Пьерлеони, — уточнил тот. — Когда-то они жили в римском гетто. Затем, после того как святой водой были окроплены надлежащие места, они принялись плодить отцов церкви. Из них вышли папы Григорий VI, Григорий VII и Анаклит II. Так что ничего страшного не произойдет, если ирландский парень из Бруклина…

— Отец Аскарелли! — жалобным голосом взмолился Тим. — С чего вы взяли, что мои амбиции простираются так далеко?

Писец внимательно посмотрел на своего воспитанника.

— Это читается в твоих глазах, Тимотео. Когда я в них смотрю, то вижу одно — тоску. Иной причины для подобной печали я не нахожу.