Читать книгу - "Читающая по цветам - Элизабет Лупас"

Что ж, так тому и быть.

– Марианетта! – вскричала королева. – Пойдем! Уже пора.

Они собирались сделать из предстоящей казни развлечение. Лорд Дарнли, конечно же, находился рядом с королевой; сегодня он был бледен и казался раздражительным, и на его лбу красовались два или три гнойника. «Слишком много жирной, пряной пищи и вина, милорд», – подумала я. А еще козни, которые вы строили со своими кабацкими собутыльниками, и страх перед тем, что может рассказать Рэннок Хэмилтон в своем последнем слове, когда будет стоять на приставной лестнице с петлей на шее. Был здесь, разумеется, и Нико, одетый в черный бархатный камзол, с полосатым узором, богато вышитым золотой нитью, и обрамляющим его лицо высоким, узким гофрированным воротником; он был серьезен и молчалив и, хотя и улыбнулся мне, не покинул своего места подле королевы. Давид Риччо как всегда нарядился, как павлин; секретарь королевы сэр Уильям Мэйтленд из Летингтона и англичанин, агент Елизаветы Тюдор, Томас Рэндольф, были облачены более скромно, в коричневое и черное платье. Из дам королеву сопровождали ее единокровная сестра Джин Аргайл, все ее «четыре Марии» – даже только что вышедшая замуж Мэри Ливингстон, выглядящая сонной и счастливой – и леди Маргарет Эрскин. На мгновение ветер поднял ее покрывало и обнажил ее темные, с проседью волосы.

«Головки садовых гвоздик были пестрыми – сердцевина почти черная, а пурпурные зубчатые лепестки окаймлены белым. Несчастье. Злая доля. Зубчатая белая кайма – старость, старуха с сединой в волосах, сединой, которую она прячет под головными уборами, расшитыми золотом и драгоценными камнями».

Я помнила, что когда-то эти мысли уже приходили мне в голову, но не могла вспомнить, когда, где и по какому поводу.

Граф Морэй блистал своим отсутствием. Граф Роутс также не пришел.

Во главе с королевой и лордом Дарнли наша кавалькада проехала по Кэнонгейту и через ворота Недербоу выехала на Хай-стрит. Рыночный крест располагался между Хай-стрит и улицей Лонмаркет напротив здания Ратуши, включая и городскую тюрьму, и церковь Святого Джайлса. Рядом, на площади, была сооружена виселица с двумя прислоненными к ней длинными приставными лестницами. Площадь и прилегающая к ней улица Лонмаркет были запружены народом. Здесь же был поставлен задрапированный черной материей помост для королевы и ее свиты, высотой примерно в пять футов^[112]. Для королевы на помосте было поставлено дорогой работы кресло, покрытое гобеленом с вытканным на нем королевским гербом, за креслом были расставлены табуреты, на которые могли сесть члены свиты, если королева им это позволит. Капризное мартовское солнце решило в этот день сиять почти по-летнему, и над серым городом раскинулось ярко-синее небо.

– Мы готовы, – поднявшись на помост и усевшись, сказала королева. – Начинайте, мастер шериф.

Шериф прошел в тюрьму при городском совете, за ним последовали его заместитель, провост – все еще выглядящий слегка ошалевшим после того, что произошло вчера, – палач с перекинутой через плечо веревкой, протестантский пастор и двое приставов. Спустя минуту они вернулись на площадь, ведя с собою Рэннока Хэмилтона. Руки у моего мужа были связаны за спиной, но в остальном он выглядел так же, как всегда – мрачным, злобным и опасным. Он воззрился на зрителей на помосте и сразу же отыскал взглядом меня; он уставился на меня с такой лютой ненавистью, что мне показалось, будто сам воздух между нами раскалился. У меня засосало под ложечкой, и я поспешно отвела глаза.

– Вот теперь мы и посмотрим, – вполголоса произнесла королева. – Вы по-прежнему полагаете, что я всего лишь шлюха, нарядившаяся в мужское платье, мастер Рэннок? И что я не имею права повелевать? Тогда поглядите на вашу королеву сейчас – ибо это будет последнее, что вы увидите на этом свете.

Палач вскарабкался наверх по одной из приставных лестниц и закинул один конец веревки на поперечный брус виселицы; на другом ее конце он уже завязал петлю, закрепив ее тринадцатью положенными по обычаю витками, так что она стала достаточно тяжелой и висела прямо, не раскачиваясь. Удовлетворенно кивнув, он привязал свободный конец веревки к столбу, на котором держалась перекладина, и затянул узел.

После этого Рэннок Хэмилтон, шагая легко, без помощи рук, взобрался по приставной лестнице наверх. Он не боролся, не сопротивлялся. Добравшись до свисающей с перекладины петли, он остановился.

Пастор начал во весь голос читать псалом из переплетенной в черную кожу Библии.

– Осужденный, – обратился к Рэнноку Хэмилтону шериф, – если желаете, вы можете сказать свое последнее слово.

– Я скажу свое последнее слово. – Хэмилтон произнес это громко, без тени страха, и его зычный голос разнесся над толпой. – Эй, пастор. Заткни пасть.

Пастор запнулся и перестал читать псалом, не дойдя и до половины.

– Я ни в чем не раскаиваюсь, – сказал мой муж. – Нет такого бога или человека, которого бы я испугался. И языческих духов я тоже не боюсь. Видите вон ту женщину за спиной королевы, ту, что напялила на голову апостольник и покрывало, словно какая-нибудь чертова монашка? Ее зовут Марина Лесли из Грэнмьюара, и она моя жена. Ее даже нельзя назвать доброй католичкой, ибо сердцем и душой она – Зеленая Дама Грэнмьюара, и она ждет не дождется, когда со мною покончат, чтобы выйти замуж за своего любовника.

По толпе пронесся ропот, и все, раскрыв рты, уставились на меня. Я чувствовала, как горит мое лицо. Мне хотелось крикнуть в ответ, что он пытался убить меня и моих детей, но я не смогла произнести ни звука, точно это на моей шее затягивалась петля.

– И королева тоже ничем не лучше, – продолжал меж тем Рэннок Хэмилтон. – Она именует себя Марией Стюарт, но она не настоящая Стюарт и не настоящая шотландка; по воспитанию она француженка, католическая Иезавель^[113] и к тому же потаскуха, как и моя жена.

– Молчать! – крикнул лорд Дарнли. Королева сидела в своем кресле, будто громом пораженная, губы ее широко раскрылись. Теперь, когда больше не требовалось пускать в ход шпагу, а довольно было трепать языком, Дарнли быстро бросился на ее защиту. – Хватит! Угомоните его!

– Палач! – взревел шериф. – Капюшон!

Палач протянул руку со своей лестницы и резким движением накинул на голову Рэннока Хэмилтона глухой, без отверстий, островерхий черный капюшон.

– Все дело в серебряном ларце! – закричал мой муж. Капюшон лишь немного приглушил его голос. – Серебряном ларце, полном колдовских французских прорицаний, – он был у моей жены, а потом пропал без следа, и мне велели силой добыть его у нее. Но потом он вдруг появился вновь, и я бы заполучил его, если бы меня не предал этот француз, которого я убил.

Я окаменела от ужаса. Я всегда мысленно представляла Рэннока Хэмилтона с черной пустотой на месте лица и глаз, потому что ему не соответствовал ни один цветок. Сейчас же я видела свой кошмар воочию – черный глухой капюшон вместо его лица и доносящийся из-под него неестественно громкий голос.