Читать книгу - "Последнее лето - Елена Арсеньева"

Выйдя из машины около маленькой, изящной, как игрушка,церковки о пяти куполах, он велел Николаю ждать. Поставил две свечки в храме –на помин души рабы Божией Антонины, потом во здравие раба Божьего Игнатия(может быть, следовало и о Марине помолиться, но он не мог, не мог себязаставить), а потом пошел бродить по Ильинке, удивляясь, почему не поставилсвой дом именно здесь, в этом месте, откуда пошло все аверьяновское богатство.

Игнатий Тихонович слышал о другом Игнатии Аверьянове – озачинателе своего рода. Отчества его, правда, память людская не сохранила,может, и он был Тихонович, а может, и нет. Когда-то, лет двести назад, здесьнаходилась Ямщицкая слободка. С противоположной стороны Большой Покровки лежаласлобода Подвигаловская, а здесь, на спуске к речному берегу, – Ямщицкая.«Ямы» – сообщества ямщиков – обслуживали и энские окраины, и Березополье, какназывалась местность окрест. Добирались и до Владимира, и до матушки-Москвы.Это были не только перевозки пассажиров, но и торговля. Ямщики постепеннобогатели, превращались в купцов с немалыми деньгами, а что частенько деньги тебыли обагрены кровью ограбленных и убитых путешественников, о том никто неговорил, хотя все знали. В семье Аверьяновых темного прошлого прапрадедаИгнатия тоже не поминали… Впрочем, грехи замаливали в Ямщицкой слободе систинным размахом: церковь Сергиевская, Вознесенская, да и того же Ильи Пророкапостроены на деньги каявшихся (но так и не раскаявшихся) грешников-ямщиков.Потом пришел конец промыслу – на смену частным «ямам» пришла государственная«почта». Аверьяновы занялись торговлей, стали давать деньги в рост, ну а ИгнатийТихонович сделал оборот денег основой своего постоянно прирастающего богатства.

Что ли та кровь, в незапамятные времена пролитая одним изего предков, ныне ему аукнулась? Рассказывали старые люди, бывает так, чтокровь, обагрившая деньги, иногда вопиет об отмщении, и тогда страдает весь родзлодея, до седьмого колена и дальше. И единственный способ снять проклятие –передать все деньги, все, до копеечки, чистому душой существу.

А вдруг это не снимет проклятие, а лишь переложит его надругие плечи? Нет, ответа на вопрос Аверьянов не знал, потому что ни один изего предков, даже смертным потом обливаясь, не мог выпустить из рук деньги.

Не мог.

Они все одинаковые, Аверьяновы…

Но что же делать? Что же ему делать?

Он дошел до Сергиевской, постоял возле еще одного храма.Дойти разве и до Вознесенской церкви в этом своем неожиданном, не приносящемоблегчения душе паломничестве? Здесь хорошо, улицы пусты, тихи, и солнце мягкосветит сквозь частые ветви лип и вязов…

Нет, пора возвращаться домой. В желудке тяжко, мучительнозасосало. Конечно, он же нынче без завтрака. А доктор не велел ходить сголодным желудком, есть отныне надлежало мало, но часто, и только особеннуюпищу. Надобно теперь вводить новые узаконения в кухне на улице Студеной.

Или все же перебраться, пока жив еще, на Ильинскую? В этомбудет что-то… этакое… Аверьянов прищелкнул пальцами, не находя слова…Завершающее, вот! С Игнатия все началось на Ильинке, Игнатием здесь же изакончится… Скажем, купить вот тот участок рядом с небольшим двухэтажным домомнапротив продуктовой лавки, около которой он стоит, построиться… Заботыотвлекут его, хорошо отвлекут от боли…

Девичья фигура мелькнула в дверях лавки, высунулась,огляделась, скрылась внутри. Что-то было в ней знакомое.

Девушка опять высунулась, и Аверьянов узнал Сашу, своюдвоюродную племянницу, дочку Кости Русанова. Что она здесь делает, интересно?Ждет кого-то? А ну как оглянется, увидит его… будет неудобно…

Почему и что неудобного во встрече с двоюродной племянницей,Аверьянов понять и сам сейчас не мог, не то чтобы кому-то чужому объяснить,однако попасться на глаза Саше ни за что бы не хотел. Ладно, не век же онабудет здесь торчать…

Аверьянов прошел через маленький палисадник к опрятномудвухэтажному дому с одним подъездом и сделал шаг внутрь. И едва не столкнулся свысоким темноволосым молодым человеком в легком светлом пальто.

– Извините, сударь, – блеснул тот глазами,картинно тряхнул головой.

У него был необыкновенно звучный, красивый голос. Да и сам –красавец хоть куда! Такому только в театре место…

Аверьянов, как и все нормальные мужчины, относившийся ккрасавцам с предубеждением (весьма родственным тому предубеждению, с которымотносятся к красавицам так называемые нормальные женщины), поджал губы, никакне ответил и сделал вид, будто изучает список жильцов на стене.

Молодой человек хмыкнул, надвинул на голову мягкую шляпу,которую доселе держал в руке, и вышел из подъезда. И тут же зазвучалвзволнованный девичий голос:

– Господин Вознесенский! Извините, господин Вознесенский!Прошу вас, пожалуйста… Я должна вам что-то сказать!

Ишь ты, да ведь это голос Сашеньки Русановой. А красавчик-то– Вознесенский, из театра? Тот самый идол всех дамочек и барышень? Ну, экаАверьянов не в бровь, а в глаз со своим предположением угодил! Неужели Сашкаего караулила? Зачем? Попросить подписать фотографическую карточку? В него, вчерноглазого этого, небось все девицы и дамы влюблены! Дуры, конечно… Неужели иСашка такая же?

– Что вам угодно, мадемуазель?

Голос Вознесенского звучал холодно.

– Вас… я вас хотела видеть… – забормоталаСаша, – я видеть вас хотела…

– Вы меня уже видите, – усмехнулся Вознесенскийбезо всякого, впрочем, веселья и теплоты. – Но я спешу на репетицию,извините. Позвольте пройти.

– Господин Вознесен… Игорь Влади… я хотела вам передатьзаписку, но решила лучше сама… сама… Я хочу сказать, что люблю вас! Я люблювас, я…

– Ради бога, мадемуазель… Успокойтесь.

Вознесенский чуть понизил голос, а вот Аверьянов едва незакричал: «Дура!»

– Я хочу сказать вам, что меня зовут Саш… АлександраРусанова. Мой отец – присяжный поверенный. Я… у меня есть хорошее приданое. Этоденьги моей матери. Я смогу их взять только после замужества. Они будутпринадлежать вам, если вы… вы… О господи!

– Вы мне что, предложение делаете? – снескрываемой насмешкой спросил Вознесенский. – Руки и сердца?

– Пре… предложение? – с запинкой переспросилаСаша. – Ну да. А вы согласны? Я вас так люблю!

Аверьянов рванулся было к выходу – выскочить, схватить этумаленькую дурочку, задрать юбчонку да отшлепать как следует, по-отцовски, ну акрасавчика черноглазого, актеришку несчастного, сердцееда записного, уж его…Его… Убить, самое малое! Чтоб не смел более пожирать девичьи сердца!