Читать книгу - "Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж"

Конец лета выдался на редкость безоблачным и приятным, но я пребывала в тисках томительного ожидания. Дни проходили за днями, вестей все не было, и я начинала волноваться. Казалось, Антоний и его огромная армия скрылись за горизонтом, не оставив следа. Корабли прибывали из Киликии, с Родоса, из Тарса; я распорядилась, чтобы капитанов препровождали на берег и расспрашивали, но никто никаких новостей из внутренних земель не знал.

Пятьсот лет тому назад пятидесятитысячная персидская армия бесследно исчезла в песках Египта по пути к оазису Сива. Каждый школьник содрогался, слушая историю о том, как разверзшиеся пески поглотили всех солдат до единого. Между тем оазис Сива не так далеко, и пустыня вокруг него не столь огромна, как равнины Парфии… О боги! Зачем он ушел? Почему от него нет вестей?

Я пыталась играть с детьми, изучать парфянский язык (он опротивел мне, поскольку с каждым днем казался все более враждебным), старалась быть в курсе всех новостей, чтобы умом и сердцем подготовиться к рождению нашего ребенка. Все это позволяло отвлечься, но лишь на время, ибо я ждала ответа на главный вопрос: подойдет ли Антонию мантия Цезаря? Займет ли он место среди величайших полководцев в истории, рядом с Цезарем и Александром? Или не сумеет и будет остановлен — где? Если останется жив…

Царица во мне страстно желала его победы и молилась об этом; жена страшилась, что он не вернется живым, и молила Исиду сохранить его жизнь. Я была одновременно и спартанской женой, и египетской. Первая говорила: «Возвращайся со щитом или на щите». Вторая взывала: «Только вернись ко мне — пусть даже без щита!»

Отшумели осенние шторма. Вестей мы так и не получили, но мое тело, вне зависимости от тревог, повиновалось велению природы, и в середине ноября я родила сына. Роды прошли легко.

— Похоже, ты наконец к этому привыкла, — сухо заметил Олимпий.

Я держала младенца на руках и смотрела на него — розовощекого, с темными кудряшками. Как всегда, я была поражена красотой новорожденного и тем, что смогла произвести его на свет. В то же время я вдруг поняла, что это мое последнее дитя, и прониклась к нему большей нежностью, чем могла выразить с помощью слов.

— Как ты его назовешь? — спросил Олимпий, приглаживая малютке волосики.

После воспоминания о Птолемее Филадельфе ничего лучшего мне в голову так и не пришло. Хотелось бы назвать мальчика Птолемеем Антонием Парфиком, но ведь победа над Парфией еще не одержана и не стоит дразнить судьбу, чтобы — спаси нас, Исида! — не пришлось называть его Антонием Постумом. Лучше обратиться к прошлому, к временам славы Птолемеев.

— Птолемей Филадельф, — решила я.

— Хорошо, но длинно, — мягко заметил Олимпий, вытирая младенцу глазки. — Тебе придется придумать что-нибудь покороче для повседневного использования.

— За этим дело не станет, — сказала я. — Он сам себя назовет.

Несмотря на легкие роды, я никак не могла до конца оправиться. В течение долгого времени, когда мне нужно было появиться в зале совета, заглянуть на таможню или проинспектировать верфи, я очень быстро уставала. Едва встав с постели, я уже валилась с ног. К тому же у меня пропал аппетит.

— Ты должна есть, — строго сказал Олимпий, — иначе твое молоко будет жидким.

Убедившись, что выкармливание близнецов пошло мне на пользу и способствовало выздоровлению, он стал рьяным противником найма кормилиц и твердо уверовал в то, что все женщины, даже царицы, должны сами кормить грудью своих детей.

— Да понимаю, понимаю. Просто я не хочу суп из осьминога…

Я оттолкнула тарелку.

— Нет ничего лучше осьминога! Щупальца придают силы.

— Осьминогу, может, и придают… — Запах был ужасный. — Пожалуйста, не надо его больше!

— Ты испытываешь мое терпение!

Он присел рядом на скамеечку для ног и взял меня за руку, вглядываясь в мое лицо. Я хорошо его знала и поняла, что за хмурым видом лекаря скрывается обеспокоенность.

— С малышом все хорошо, — осторожно начал он.

— Олимпий, а что не так со мной? — вырвалось у меня.

— Я не знаю, — признался он. — Вынашивание ребенка, роды — все это очень сложно и представляет собой великую тайну. А чем сложнее процесс, тем больше возможности для… нежелательных осложнений. Нет, ничего страшного с тобой не происходит, ты просто медленно восстанавливаешь силы. Но, возможно, тебе больше не стоит… не следует…

— Иметь детей, — закончила я за него.

— Именно это я и хотел сказать. Правда, мужчины, с которыми ты имеешь дело, склонны производить их на свет как можно чаще!

— Между прочим, я теперь замужняя женщина, и нечего говорить о «мужчинах, с которыми я имею дело», словно храмовая блудница из Канопа.

— Зато твой новый… э-э… муж… порой ведет себя как завсегдатай подобных заведений.

Он всегда недолюбливал Антония и не скрывал этого. Однако Олимпий знал его понаслышке, а видел только в Риме, почти пять лет назад, да и то издалека. Он изменит свое мнение, когда Антоний вернется. Когда Антоний вернется…

— Оскорбляя культ Диониса, ты оскорбляешь покойного царя, моего отца, — заметила я.

Что бы там ни думали римляне насчет вакхических песен и танцев, это религиозный обряд. Они вообще считали неприличными и танцы, и театр, и актерское ремесло… Хвала богам, Антоний не такой!

— Прости меня, — сказал Олимпий. — Очевидно, мне с моим сухим научным складом ума не дано проникнуться возвышенной поэтической сутью мистерий Диониса. Но с точки зрения здравого смысла обывателя, каковым я являюсь, мистерии есть не что иное, как вульгарные пьянки, облагороженные традицией и возведенные в ранг ритуала.