Читать книгу - "Любовь и бесчестье - Карен Рэнни"

Но проблема заключалась в том, что Монтгомери не прикасался к Веронике Маклауд. И даже не думал об этом. По правде говоря, он попытался быть всего лишь порядочным и честным человеком среди десятков мерзавцев.

Возможно, ему следовало держаться в тени и позволить остальным делать с ней то, что они собирались, но тогда он возненавидел бы себя за свою бездеятельность. Он бы нес ответственность за ее растление точно так же, как те, кто собирался сделать с ней это.

Ничего не предпринимать — означало показать себя трусом, как вчера, так, к сожалению, и теперь.

Рок нависал и опустился на него темным облаком, которое он ощущал над собой всю ночь.

— Не вижу иного выхода, сэр, — сказал граф Конли, будто подслушав его мысли.

Он, черт возьми, тоже не видел.

— Я не готов жениться, — сказал Монтгомери.

Уголки губ графа Конли приподнялись в полуулыбке.

— А я не готов к тому, чтобы скандал запятнал мое имя и семью, сэр. Мы распространим слух о том, что это союз по любви. Общество восприимчиво к таким импульсивным решениям.

— Едва ли это покажется разумным.

Собеседник слегка наклонил голову, и этот царственный жест еще больше его раздосадовал.

— Конечно же, у вас есть выбор, ваша милость.

Жениться на Веронике Маклауд или предоставить ее собственной участи.

И в этот момент Монтгомери честно желал второго. Вероника была глупа и опрометчива и все же не заслуживала наказания, на которое ее обрекал дядя.

Граф Конли кивнул, по-видимому, удовлетворенный.

— Сейчас Вероника вернется со мной домой. Через два дня состоится свадьба. Этого времени вам хватит, чтобы получить особую лицензию.

— Даже если я американец?

— Деньги устраняют множество препятствий, сэр. Даже для американцев.

Несколько секунд, отмеряемых тиканьем часов, Монтгомери в упор смотрел на графа Конли.

Перед рассветом он не спал, пытаясь решить, как ему найти способ выбраться из затруднительного положения. Решение так и не было им найдено. Но он не мог продолжать стоять здесь просто так.

— Я женюсь на ней, — сказал он. — Будь я проклят, женюсь.

Миссис Гардинер прервала ее удивительно спокойный сон. Это был сон о справедливости, невинности и чистой совести, лишенной угрызений и раскаяния, что едва ли соответствовало положению, в котором Вероника оказалась, и она была благодарна этому сну.

— Прошу прощения, мисс, но его милость желает встретиться с вами внизу.

Вероника опустила глаза на ненавистный коричневый балахон.

— Посмотрим, есть ли у какой-нибудь из горничных платье, которое вы смогли бы одолжить, — сказала миссис Гардинер, правильно истолковав ее взгляд.

Она покачала головой:

— Это теперь не важно.

Монтгомери Фэрфакс уже видел ее одеяние и даже более того.

— На вас нет башмаков, мисс.

Вероника опустила глаза на свои ноги, будто только теперь открыв, что они босые.

— Я их потеряла, — заявила она и улыбнулась домоправительнице, стараясь показать, что это не бог весть какая потеря.

По сравнению с потерей дома и безопасности. При полной неясности в отношении будущего какое значение имела потеря башмаков?

Вероника скользнула за ширму, совершила обязательное утреннее омовение и, покончив с этим, вышла из комнаты и спустилась вниз. Задержавшись на площадке, она устремила взгляд вниз на дядю Бертрана и стоявших за его спиной Адама и Алджернона.

Дядя Бертран поднял на нее глаза. Она не совершила ошибки: не попыталась заговорить с ним первой. Возможно, Вероника не была искушенной в образе жизни светского общества Лондона, как ее кузины, но очень хорошо чувствовала, как себя вести, когда речь шла об отношениях с людьми.

Дядя Бертран всегда предпочитал главенствовать. Сейчас он смотрел на нее с отвращением. И, по правде говоря, она не осуждала его за то, что ее появление так раздосадовало всех присутствующих. Она не причесалась и не была одета должным образом, как и накануне.

— Здесь нет мистера Фэрфакса? — спросила Вероника, спускаясь по оставшимся ступенькам.

— Он одиннадцатый лорд Фэрфакс-Донкастер, и более пристойно именовать его вашей милостью.

Прежде чем Вероника смогла заговорить, дядя Бертран махнул рукой, указывая на дверь.

— Ты едешь домой.

Неужели он ее простил?

Что сказал ему Монтгомери Фэрфакс, что настроение дяди столь разительно изменилось?

Вероника сжала руки перед собой, чтобы удержаться от многочисленных вопросов и не раздражать ими дядю.

— Благодарю вас, дядя, за то, что простили меня, — сказала Вероника.

Испытываемая ею благодарность умерялась сознанием того, что все это повлечет за собой лишение ее дядиной щедрости.

— Я тебя не простил, — ответил дядя решительно. — Ты останешься с нами, пока его милость не выхлопочет особую лицензию. Ты выйдешь замуж, Вероника.

Потрясенная, Вероника лишилась дара речи и могла только смотреть на дядю.

Поскольку она не сказала на это ни слова, он продолжал:

— Его милость понимает, что, хотя создавшаяся ситуация — не его рук дело, невозможно и помыслить ни о чем другом.

— Замуж? — произнесла Вероника, наконец, прочистив горло. — Я не знаю этого человека, дядя.

— Тебе бы следовало подумать об этом до того, как ты появилась перед ним обнаженной.

Как ни странно, сейчас она не могла думать ни о чем.

— Можешь считать, что тебе повезло. Его милость — богатый человек. По крайней мере, в отличие от своей матери ты будешь хорошо обеспечена.

— Мой отец был уважаемым ученым, — сказала Вероника. — Учителем.

— Не сумевшим сохранить свое место еще до твоего рождения. Он погряз и барахтался в своей поэзии, Вероника, — сказал дядя, демонстрируя свое отвращение к этому роду деятельности, каждое его слово было полно презрения.

Поэзия ее отца была прекрасна. Лирична и трогательна. К сожалению, ничего из нее не сохранилось. Но если бы она смогла показать ее дяде, он оценил бы великий талант ее отца.

— Крышу над головой вам обеспечило наследство твоей матери.

На это у нее не нашлось ответа.

Дядя повернулся и кивнул сыновьям. Ни Алджернон, ни Адам не смотрели на нее. Они посторонились, давая ей пройти следом за дядей Бертраном.

Всю дорогу до дома Вероника ухитрилась молчать, и этот подвиг дался ей легко. Похоже, никто из сидевших в карете не был склонен к разговорам, и меньше всего они стремились разговаривать с ней.